– Тот человек, Петерсон, и девчонка сбежали. Следов не осталось.

Он посмотрел на Драммонда с любопытством.

– Между прочим, вы имели отношение к той истории, я слышал?

– Слегка. Совсем чуть-чуть, – улыбнулся Хью.

– Полиция обещает, что сумеет поймать их снова. Не так просто спрятаться в наши дни.

И вновь Хью улыбнулся, когда, достав записку из кармана, прочитал:

Он поглядел на слова, написанные аккуратным почерком Петерсона, и ухмыльнулся. Конечно, жизнь была все еще хороша; конечно…

– Ты готов к ужину, любимый? – Быстро повернувшись, он посмотрел на сладкое лицо жены.

– Конечно, крошка. Абсолютно уверен; у меня была лучшая закуска, которую может предложить старый кабак.

– Ну, ты и жадина! Где моя порция?

– Холостяцкая привычка! Совсем забыл о тебе! Сейчас, солнышко. Официант! Два мартини.

Разорванная в клочки записка отправилась в ближайшую пепельницу.

– Это было любовное письмо? Приглашение на свидание? – с очаровательной, наигранной ревностью воскликнула она.

– Не совсем, любимая. Не совсем. По крайней мере, надеюсь…

– Жаль, что нельзя стравить их между собой, чтобы принимать ставки, как на собак в собачьих боях.

Доктор задумчиво окинул взглядом курительную.

– Не придется долго ждать. Я думал, что они вцепятся друг другу в глотки еще вчера вечером, – прокомментировал я.

Как обычно, дело было в женщине, и в данном случае это усугублялось тем, что эти парни инстинктивно ненавидели друг друга с первого взгляда. Забавно, но я был свидетелем их знакомства.

Это была наша первая ночь после отплытия из Англии, и меня ожидали джин и вермут перед ужином, когда вошел первый из этой парочки. Крупный и краснолицый – типичный фермер-скотовод из Австралии. Его звали Марк Джефферсон, и после того, как он заказал выпивку, мы разговорились. Обычный разговор ни о чем: плохая погода, от Гибралтара до Красного моря, и так далее.

Вполне достойный парень, какого лучше иметь в числе друзей, чем среди врагов. Детина с кулаком в бараний окорок размером.

Мы только что заказали выпить, когда появился второй. Совершенно другая порода, но тоже крепкий орешек. Даже покрепче. С продолговатым, бесцветным лицом, но с пронзительными глазами, сверлившими насквозь. Его звали Стэнтон Блэйк. На первый взгляд могло показаться, что он слабее. Но стоило вглядеться повнимательнее, чтобы избавиться от этого заблуждения. Просто они были сильны по-разному. Словно гибкий стальной трос и массивная стальная балка…

Тут я отвлекся. Судно качнуло, и Блэйк повалился на Джефферсона. А Джефферсон опрокинул стакан на брюки. Случай, который мог бы произойти с любым. Но я давно полагал, что есть такая вещь, как инстинктивная антипатия между двумя людьми. Я имею в виду неприязнь, которая не зависит ни от слов, ни от действий. И именно такая антипатия проявилась здесь. Пролитый напиток оказался просто искрой. Искрой в пороховом погребе.

Блэйк сказал:

– Мне жаль…

Так и сказал, клянусь.

Джефферсон проворчал что-то о «неуклюжем дьяволе» и повернулся к оппоненту спиной. Чего делать не стоило!

На основе наблюдений за тем, как и сколько пьет Джефферсон, думаю, что те два коктейля были точно далеко не первыми в тот день. Не то чтобы он выглядел пьяным… Я никогда не видел человека, на которого выпивка так мало влияет внешне. Но когда у человека, который вспыльчив по своей природе, начинает сносить чердак… Ну, вы понимаете, что я имею в виду.

В общем, масло было подлито в огонь. Но Блэйк держал себя в руках – он ничего не сказал. Но я видел огонь, который вспыхнул в его глазах, когда он посмотрел вслед Джефферсону. Такой огонь ни с чем не перепутать. Помню, как все это пришло в голову, в то время когда для всех присутствовавших было бы лучше, если бы их там не было.

На самом деле, они обитали в разных концах корабля, но оставалась курительная, как общее место встречи. И поскольку они оба неплохо переносили качку, Гибралтар их почти не потрепал, в отличие от большинства остальных пассажиров, чей вид внушал жалость. Со времен того памятного ужина на ногах остались только пятеро, из которых один не играл в бридж.

Я признаюсь, что и сам собирался отказаться от игры. Я считаюсь хорошим игроком. Я люблю игру, но играю для удовольствия. И после того небольшого эпизода перед ужином казалось малореальным, что много удовольствия можно получить от игры за столом, за которым угнездились вместе Джефферсон и Блэйк.

Я был прав: проблемы начались сразу. Я сидел с Блэйком напротив Джефферсона и человека по имени Мургэтройд. И первый вопрос, естественно, состоял в том, на какую сумму мы играем. Я сказал:

– Полкроны.

Мургэтройд согласился. Но не Джефферсон. Он посмотрел на Блэйка и предложил десять фунтов. Блэйк пожал плечами и согласился.

– Если у вас они есть, господин Джефферсон…

После обмена красноречивыми взглядами вечер продолжался. Джефферсон был игроком выше среднего, но Стэнтон Блэйк был лучшим игроком в бридж, с каким я когда-либо садился за стол. Его самообладание за столом было просто невероятно. И только несколько раз самое слабое подобие улыбки мелькало на его лице, например, когда Джефферсон делал нелепые и глупые ходы.

К концу игры Джефферсон был должен Блэйку три десятка фунтов. И тут все понеслось. Бридж, как все мы знаем, легче, чем любая другая игра, прекращает быть приятным времяпрепровождением и превращается в повод для оскорблений, хамства и мордобоя. Блэйк, формально, никого не оскорблял, но сама ситуация била по самолюбию проигравших.

Джефферсон снова совершил ошибку. Не помню точно, какую именно. Он поместил короля слева, когда вполне очевидно тот лежал с правой стороны от него, или что-то в этом роде. И когда ход дошел до Блейка, он достал того самого короля. Он положил карты на стол и затем сказал:

– Предполагаю, что вы не хотели бы закончить нашу небольшую встречу на двадцати фунтах, господин Джефферсон?

Лицо Джефферсона стало фиолетовым.

– Тридцати, если быть точнее, – мрачно сказал он.

– Все в ваших руках, господин Джефферсон. Однако тридцати мне было бы вполне достаточно…

Так что проблема имела давние корни. С самого начала эти парни ненавидели друг друга: задолго до того, как девчонка встала между ними, чтобы усложнить вопрос. Она превратила их взаимную неприязь в жестокую, непримиримую ненависть – ненависть, из которой рождается убийство. Ночь, когда мы с доктором вели этот разговор, не просто пахла, но уже воняла убийством.