— Ты нашел шестую когорту, Аякс?

— Где ее найдешь-то? Нет ее в городе, сама знаещь И возле города нет, и за городом — ребята Публипора все осмотрели. А я по табернам пробежался, думал, легионера какого увижу, винца ему налью...

— Увидел?

— Не-а, не увидел. Нет. И декуриона твоего нет. Ни Цербера в этих Помпеях нет, одни девки. Зато девок!.. Не смотри на меня так, Папия, сама же говорила: обстановку изучить следует.

— Изучил?

— Ха! Да наша Капуя по сравнению с Помпеями этими — самнитская деревня. И чего интересно? Что девок много — ладно, но у них, оказывается, корпорации имеются, прямо как у нас, гладиаторов. Одни в «волчатниках» службу справляют, другие дома, возле окошек сидят, а еще есть, которые на улицах, есть, что у ворот промышляют, гостей цеплять пытаются. А самые ушлые — у хлебных лавок. Вот гляди!

— Фу ты!

— А чего «фу»? Хороший хлеб, вкусный. У них тут самый лучший хлеб только в виде этой... гордости и пекут. Станет такая у лавки — и корзину перед собой, а оттуда гордости так и торчат. Попробуй, теплый еще!

— Аякс!!!

— Ну ладно, Папия, я ж тебя повеселить хотел. А то сидишь целый день, на дорожник смотришь, не пьешь, не ешь... Мы же чего можем, делаем, это только богам с небес все видно.

— Пять когорт, неполных когорт, самых обычных. И шестая — с именем. Не знаешь, когда когортам дают имена, мой Аякс? А я вот узнавала — почти никогда. У римлян даже легионы только под номерами. У Суллы был именная когорта, он ее из родичей тех, кого мариани убили, собрал. «Мстители» она называлась. Понимаешь.

Самая лучшая?

— «Жавороник», «Жаворонок», Квинтилий Басс — «Жаворонок»? Почему ее нигде нет? Если бы ее прятали где-нибудь в лесу, парни Публипора заметили бы. А если она далеко, в Риме скажем, то зачем нужна?

— Чего ты голову ломаешь? Сообщи Спартаку, пусть разбирается.

— Мы — глаза, мой Аякс. Глаза и уши. Смотрим, но не видим, слышим — но не можем разобрать. Пойду сама, посижу в какой-нибудь таберне, погляжу, послушаю... Чего головой качаешь?

— Никуда ты не пойдешь, госпожа Папия. Благородные по табернам не шляются, сама знаешь. А если «волчицей» прикинешься, то далеко не уйдешь. Тут каждый шаг на улице поделен, на каждом своя пасется. Как в Капуе, помнишь? Когда я к тебе подошел?

— И над всякой «своей» — по Аяксу?

— Ну да. Крепкие здесь ребята, всем ребра не сломаешь. А если вместе в таберну заглянем, долго не просидим. Или в драку ввяжемся — или хуже чего, под чужой глаз попадем. Тут с девками долго не сидят, стихов греческих не читают.

— Тогда пойдешь ты, Аякс. Найдешь самую грязную таберну и просидишь там весь вечер. Все, что увидел, услышал, — мне расскажешь. Все!

— Это как? Вообще — все?

— Все — это все, мой Аякс.

Антифон

Вспомнила только сейчас... Учитель сказал тогда: «Живому — не стоит». Тогда... «Тогда» кончилось, теперь мне можно все, все позволено. «Склонились вечерние тени, тени смертные», смыкаются черной тьмой безвидные своды Шеола, лишь вдали еле заметный огонек. Память? Свет погребальных факелов? Кто скажет?

«Тогда»... Тогда от этого сна осталась лишь боль, тягучая, ноющая, — у самого сердца. С трудом смогла встать, Испугался, хотел бежать за лекарем.

Вспомнила.

* * *

Дать сигарету, обезьянка?

Да.

Щелчок зажигалки, горький дым во рту. Учитель рядом, совсем рядом, но я его не вижу, это просто сон.

...Не вижу Его, не вижу себя. Вместо сигареты еле заметный тлеющий уголек. Просто сон. Просто сплю.

— Кто это, Учитель?

— Ты, Моя обезьянка. Ты, которая умерла год назад Тебя нашли возле старого храма, сразу же после того, как ты плеснула кровь на алтарь. Хотели взять живой, за тебя полагалась награда, но ты пыталась драться.

— Вижу.

Знакомый бар, знакомый столик. Я уже сидела здесь, ожидая Хэмфри. Но сейчас я не сижу — стою. Избитая, окровавленная девчонка — босая, в рваной тунике с ножом в руке. Нет, не с ножом — со спицей-заколкой, той самой, памятной. Глаза закрыты, на левой щеке — черное пятно.

— Твое кресло пустует, Учитель.

— Не важно. Ей — тебе! — некуда спешить. Ты спрашивала, сколько раз умирала Лилит? Об этом она скажет на Суде, а Я покажу, сколько раз придется умирать тебе, Папия.

— Учитель...

Пойдем.

Иду.

Знакомые бараки, знакомая дорога. За спиной — широкая площадь, куда каждое утро приходят автобусы, чуть в стороне — калитка, через которую хотел уйти доктор Андрюс Виеншаукис. А впереди что? Там я еще не бывала.

— Значит, первый раз я должна была умереть той ночью? И если бы не Ты...

— Не спрашивай. Смотри.

Смотрю.

Там — площадь, тут — поле. Обычное поле, обычная осенняя грязь. Вдали — река, за рекой... Ничего нет за рекой — туман.

— Ты... Ты решил показать мне это, Учитель, потому что я... Потому что мы поссорились?

— Угу. Ты ссоришься с крысой, прежде чем растоптать ее?

Крысой, даже не обезьяной... Впрочем, мне все равно, мне все равно. Не мне одной — тем, кто здесь, тоже.

Повозки, повозки, повозки. Странные повозки, я их не видела, огромные телеги без лошадей. Подъезжают, останавливаются, высаживают приехавших, уезжают, уступая место все новым, новым, новым... Повозки? Пора вспомнить, все вспомнить! Не повозки — грузовики, грузовые авто. Люди сидят прямо в кузовах, держатся за деревянные, покрытые зеленой краской борта. Остановился. Уехал. Остановился. Уехал. Остановился...

— Видишь?

— Вижу.

Вижу — не удивляюсь. Ни тому, что на ней — на мне! — надето, ни седой пряди, выбивающейся из-под нелепой шляпы. Сколько ей — мне! — лет? Тридцать? Больше?

Женщина в коротком клетчатом пальто неловко ухватилась за борт, чуть не упала, кто-то помог, поддержал. Женщина в клетчатом пальто шагнула в толпу, уже начавшую неумело строиться, скользнула по мне невидящим, мертвым взглядом. Не узнала. Позвать? Но это же сон, просто сон.

А если узнает? Если она оглянется?

Не оглянулась. Не узнала.

— Это случится скоро, Моя обезьянка. Не удивляйся, сейчас ты спишь и видишь все не своими глазами — чужими. Тебя запомнят именно такой — запомнят перед тем, как забыть навеки.

— Крысу раздавили, Учитель? Это все?

— Не все, ученица.

Вновь под ногами дорожка в истоптанном гравии, по сторонам — клумбы в засохших пожелтевших астрах. Кажется, прошлый раз там кого-то закопали, здесь тоже убивают... Прошлый раз? Позапрошлый? Это же просто сон?