— Какие глупцы. Они даже не догадываются, кто стоит заспинами катилинариев.

Агенобарб хмуро кивнул, соглашаясь.

Толпа восторженно приветствовала и Метелла Непота, в которомримляне видели представителя победоносной армии Помпея.

Но едва у стен храма появились Катилина и Лентул, как толпанегодующе засвистела. И хотя иногда прорывались крики одобрения, общий настройбыл явно не в пользу катилинариев. Катилина молча прошел по этому коридору,презрительно кривя тонкие губы. Лишь набухающая вена выдавала его волнение.Лентул следовал за ним, но у самых дверей храма ему преградил путь префектАнтистий.

— Это закрытое заседание сената, — негромко сказалпрефект, — и в храм не могут быть допущены лица, исключенные из составасенаторов. Туда могут пройти только члены сената, народные трибуны и консулы.

— Согласно Законам XII Таблиц, претор можетприсутствовать на закрытых заседаниях сената, — громко сказал рассерженныйЛентул.

— Консулы вынесли решение не допускать тебя в храм, иты не должен входить, — ответил Антистий.

— По законам Гая Лициния и Люция Секстия, претор, дажеесли он не сенатор и не городской претор, может присутствовать на всехзаседаниях сената и даже замещать консулов в их отсутствие, — возразилЛентул.

— Но сенат вынес специальное постановление о наделениичрезвычайной властью консулов. А консулы приказали не впускать тебя.

— Согласно нашим законам и обычаям, постановлениямзаконов Лициния и Секстия, Генуция, Филона, Флавия, чрезвычайная властьконсулов начинается за пределами городских стен, и никто не может не пропускатьпретора римского народа на заседание сената, — снова возразил Лентул,изучивший юридическую казуистику не хуже Цицерона. — Что касается моегоисключения, то я собираюсь присутствовать на заседании сената не как сенатор, акак претор, наделенный судебной властью и занимающий вторую после консуламагистратуру нашего города.

Будь здесь у входа Цицерон, Лентул не продержался бы иминуты. Опытный юрист нашел бы тысячу законов, не позволяющих Лентулу попасть вхрам, но Антистий был всего лишь воином и плохо разбирался в политике. Он молчауступил дорогу, пробормотав сквозь зубы ругательство. Катилина и Лентул вошли вхрам, уже заполненный сенаторами. От внимания собравшихся горожан не ускользнултот факт, что Лентул не совершил жертвоприношения, входя в храм на заседаниесената, как того требовал обычай для римских магистратов.

В огромной чаше большого зала храма уже полукругом былирасставлены в несколько рядов скамьи, дабы сенаторы могли разместиться.Напротив стояли курульные кресла консулов, чуть левее простые ложи народныхтрибунов и отдельная скамья для преторов. За курульными креслами находиласьвеличественная статуя Юпитера, и это придавало всей церемонии заседаниякакой-то театральный привкус.

Цицерон, уже совершивший жертвоприношение перед храмом,сидел в кресле, нетерпеливо постукивая пальцами и приветствуя всех входящихсенаторов. Когда раздался особенно сильный рев толпы и в помещение храма вошелЦезарь, консул нахмурился. Такая сильная радость римлян не доставляла никакойрадости Цицерону. Напротив, его коллега по консулату Гай Антоний радостнозакивал головой, едва заметив Цезаря. Безвольному и слабому Антонию всегдаимпонировал верховный жрец за внешнюю мягкость, под которой консул угадывалсилу воли, так не хватавшей самому Антонию.

Лентул, проходя с Катилиной по залу, заметив обращенный нанего взгляд Цицерона, отправился на скамью преторов, дабы не давать консулуповода к перебранке. Катилина, усевшись на скамью, с удивлением заметил, чтооказался один. Даже его ближайшие друзья побоялись в этот день сесть рядом сним, бросая открытый вызов всему сенату.

После того как председательствующий принцепс сената открылзаседание, слово было предоставлено Цицерону.

Цезарь сидел рядом с Крассом и внимательно следил запроисходящим. Уже по тому, как торжественно встал Цицерон, выходя к ростральнойтрибуне, стало ясно, что сегодняшняя речь консула будет чрезвычайно интереснойи важной. Сенаторы затаили дыхание. Стихли обычные шепот и разговоры. Цицерон,выждав небольшую паузу, резко вскинул руку и, показывая на Катилину, начал своюречь громким, уверенным голосом.[114]

— До каких пор, скажи мне, Катилина, ты будешьзлоупотреблять нашим терпением? Сколько может продолжаться эта опасная игра счеловеком, потерявшим рассудок? Будет ли когда-нибудь предел разнузданной твоейзаносчивости? Тебе ничто, как видно, и ночная охрана Палатина, и сторожевыепосты, — где? в городе! — и опасения народа, и озабоченность всехдобрых граждан, и то, что заседание сената на этот раз проходит вукрепленнейшем месте, — наконец, эти лица, эти глаза наших сенаторов. Илиты не чувствуешь, что замыслы твои раскрыты, не видишь, что все здесь знают отвоем заговоре, и этим ты связан по рукам и ногам? Что прошлой, что позапрошлойночью ты делал, где ты был, кого собирал, какое, наконец, принялрешение, — думаешь, хоть кому-нибудь из нас это неизвестно? Таковывремена! Таковы наши нравы! — притворно схватился за головуЦицерон, — Все понимает сенат, все видит консул, а этот человек еще живети здравствует! Живет! — закричал Цицерон. — Да если бы только это!Нет, он является в сенат, становится участником общегосударственных советов ипри этом глазами своими намечает, назначает каждого из нас к закланию, —показал на всех собравшихся консул.

— А что же мы? Что делаем мы, опора государства?Неужели свой долг перед республикой мы видим в том, чтобы вовремя уклоняться отего бешеных выпадов? Нет, Катилина, на смерть уже давно следует отправить тебяконсульским приказом, обратив против тебя одного ту пагубу, которую до сих порты готовил всем нам.

— В самом деле, — продолжал Цицерон, —достойнейший Публий Сципион, верховный понтифик, убил ведь Тиберия Гракха, лишьслегка поколебавшего устои республики, а меж тем Сципион был тогда всего лишьчастным лицом. Тут же Катилина весь круг земель жаждет разорить резней ипожарами, а мы, располагая консульской властью, должны смиренно его переносить.

— Он, наверное, хочет, чтобы я убил Катилину, —усмехнулся Цезарь.

— Во всяком случае, тебя накажут не слишкомстрого, — согласно кивнул Красс.

Цицерон продолжал свою речь:

— Было когда-то в нашей республике мужество,позволявшее человеку твердому расправляться с опасными гражданами не менеежестоко, чем с отъявленным врагом. Есть и у нас, Катилина, сенатскоепостановление, своей силой и тяжестью направленное против тебя. Нельзя сказать,что сословию сенаторов недостает решительности и мужества, — я не скрываю,что дело в нас, в консулах, в том, что мы оказываемся как бы не на высоте своейвласти.

— Обрати внимание, как он говорит, — снова неудержался Цезарь, — с одной стороны, тонко льстит сенаторам, с другой —как бы ругает себя за нерешительность.