А вечер 15 февраля был особенно праздничным и радостным ― я получила декретный отпуск. Арося сбежал с работы пораньше, принес конфеты и фрукты, и мы торжественно отпраздновали первый день моей «свободы». Я рассказала о беспорядке и хаосе, которые застала в издательстве в связи с переездом в новое помещение в районе Воробьевых гор. Арося был просто счастлив, что мне в эти холода не надо ездить в такую даль. И трогательно и бережно целовал меня в эту ночь ― он не сомневался, что будет сын.

Тут невольно из моих глаз потекли слезы.

Иван Васильевич остановил меня:

― Не надо, не надо пока вспоминать об этом!

И я согласилась с ним. И рассказала историю гибели Ароси лишь много времени спустя... Теперь же продолжу здесь.

Утром 16 февраля я приготовила завтрак и, провожая мужа на работу, почему-то с особенной тревогой и нежностью целуя его, неожиданно для себя сказала фразу, от которой он давно меня отучил:

― Береги себя, ты ведь отец вон какого семейства!

В ответ он крепко прижал меня к себе:

― Теперь я буду беречь себя как зеницу ока!

Мы посмеялись, и он отправился в свой последний путь. Через некоторое время я отчаянно заскучала и, чтобы рассеяться, надумала съездить в издательство ― посмотреть новое помещение.

Добиралась с пересадками очень долго. И вдруг автобус проехал мимо здания ИГИ, где работал Арося. Я часто упрекала его, что он устроился так далеко, а оказалось, что сама буду ездить еще дальше.

Сотрудники издательства встретили меня веселыми возгласами «ура»; они двигали столы, диваны, шкафы, раскладывали бумаги. Время в разговорах, шутках летело незаметно, а мне почему-то становилось все тревожнее, даже как будто тошнило. Мое состояние было замечено, мне сочувствовали, объясняли мое недомогание долгой поездкой. И вдруг нестерпимо захотелось если не увидеть Аросю, то хотя бы услышать голос. Потянулась к телефону, набрала номер.

― Вышел! Кажется, в плановый отдел!

Снова звоню.

― Был, но недавно ушел в хозяйственный отдел.

Попросила номер отдела, дали, звоню. Удача! ― Аросю подозвали к телефону; объясняю, захлебываясь от радости, где я и, главное, что еду мимо его работы, а потому сойду там, чтобы вместе вернуться домой.

― Как ты могла в такую погоду уехать из дома? На улице метет, под ногами гололед. Нет, нет, не надо тебе сходить с автобуса, еще поскользнешься. Я, конечно, был бы рад уехать с тобой, но меня вызывают в президиум Академии с отчетом. Когда освобожусь, не знаю. Прошу, поезжай домой и купи в нашем магазинчике немного вина.

Мне было жаль отказываться от идеи вернуться вместе, но он настойчиво убеждал, что если я буду сидеть и ждать его, пока он будет в Академии, это только затянет время отчета, потому что он будет волноваться. И он меня отговорил...

А если бы не послушалась? Трагедия случилась через два часа после нашего разговора и через час после того, как автобус, в котором ехала я, прошел мимо его института. И подумать только, в тот момент, когда я по его заданию покупала вино в магазине, он уже лежал на мостовой без сознания. Его убийца-шофер и пассажиры внесли его в хирургическое отделение Пятой городской больницы, расположенной рядом. Оказалось, шофер не снизил скорости на повороте, машину закрутило на гололеде, и задней своей частью она сбила Аросю, сошедшего с тротуара на мостовую, чтобы пересечь переулок[49].

В ту ночь я ждала его, ждала долго и упорно... Это была страшная ночь с накрытым для ужина столом. Мне никогда не забыть ее. Первые три часа еще была спокойна. «Задержался с отчетом. Начальство ушло куда-то, а он ждет», ― думала я. Потом эта версия уже не успокаивала. Побежала в аптеку на Трубную, позвонила в президиум Академии наук. Дежурный вахтер ответил, что в здании давно никого нет. Рабочие телефоны Аросиного института не отвечали. Стало ясно: случилось что-то страшное. Ярко представилась картина, которая на самом деле и произошла. Только место его гибели я видела не там, около института, а на оживленных магистралях города. Пыталась успокоиться, даже прилегла, но озноб невероятной силы буквально подбрасывал на постели. Часа в три ночи не выдержала, побежала к автомату, позвонила в службу происшествий. Оттуда со смехом ответили:

― Сведений о несчастьях не поступало, да чего вы беспокоитесь, гражданка, мало ли почему мужик загулял?

Но я-то знала, что «мой мужик» «загулять» не мог. Я понимала ― случилось непоправимое.

В 6 часов утра, схватив такси, приехала к институту. Там, конечно, еще никого не было, кроме дежурного, который сказал, что видел Аросю уходящим из института часов в шесть- семь вечера вместе с другим сотрудником.

― Да вот тот молодой человек, с кем он вчера ушел! ― и указал на входившего в здание парня. Кинулась к нему.

― Вы знаете, ― сказал он, ― произошла какая-то странная история. Мы действительно вышли вместе, но я потом вернулся, чтобы взять газету, меня тут, правда, немного задержали, и он ушел, хотя я просил подождать.

Так я металась по двору, расспрашивая всех приходивших на работу, но никто после шести часов его не видел. И тут подошел ко мне пожилой мужчина, как оказалось, директор экспериментального завода, на котором и работал Арося, и сказал:

― Вы жена Арона Иосифовича? Хорошо, что пришли. Только что позвонили из больницы. С ним произошло несчастье.

― Убит автомашиной?! ― закричала я.

― Нет, нет, что вы... ― испуганно залепетал он, ― он жив, только ранен и лежит в Пятой Градской.

― Где эта больница? ― перебила я его.

― Да она здесь, рядом, пойдемте, я вас провожу.

Институт и Пятую Градскую больницу действительно разделял только переулок, а дверь хирургического отделения была ближайшей к институту. Она, громадная, высокая, отворилась перед нами, и мы очутились перед большой лестницей, по которой поднимались до той поры, пока нас не остановил окрик:

― Вы куда, к кому?

― К больному Куцему Арону Иосифовичу, ― ответил директор.

― К нему нельзя, он без сознания, еще не приходил в себя.

― Но здесь его жена, ей надо хотя бы взглянуть на него.

― Что? Беременная? Ни в коем случае! ― закричала врачиха. ― Вот сделаем операцию, придет в себя, тогда, пожалуйста, приходите.

Никакие мои мольбы и слезы не помогли. Ушли ни с чем. Директор пожелал мне «быть мужественной» и ушел.

Я осталась одна на улице, не зная, куда бежать, что делать. Домой? От одной мысли о комнате, где провела эту ночь, об этом накрытом для ужина столе закружилась голова, и я едва не упала. Отчаянно сильно забился ребенок; пришла в себя, вспомнила о детях, о том, что, возможно, теперь я одна у них, собрала последние силы и поплелась пешком по Большой Калужской улице. Зашла в Нескучный сад, в оцепенении просидела там на скамейке, пока не поняла, что ноги совершенно окоченели, и вернулась к огромной, массивной двери хирургического отделения, где лежал он ― мой любимый, мой юный муж. Пришла в надежде узнать что-то хорошее о его состоянии и пройти к нему, посидеть рядом, подержать за руку, поцеловать.