Вскоре Мираколина обнаруживает, что ее дверь незаперта. Очередной подвох? Она выходит и начинает бродить по коридорам. Гнев гневом, но девочка не может подавить любопытство: что же здесь происходит? Скольких детей они лишили возможности сподобиться благодати? Сколько здесь тюремщиков? Каковы ее шансы на побег?

Выясняется, детей здесь много – в спальных палатах и в общих залах, в коридорах, в классах. Дети ремонтируют ветхий замок, наводят порядок, учатся под руководством людей, сильно смахивающих на Боба.

Мираколина забредает в комнату отдыха. Пол здесь просел, ножки бильярдного стола подперты чурбачками, чтобы не перекашивался. К Мираколине направляется девочка. «Джеки», – написано на бэдже.

– Ты, наверно, Мираколина, – говорит Джеки. Мираколина не протягивает ей руки, поэтому Джеки хватает ее сама и крепко жмет. – Знаю, привыкнуть трудновато, но, уверена, мы подружимся.

У Джеки, как и у остальных здешних, вид уготованной в жертву: в облике видны чистота и возвышенность. В одежде ничего белого, но с первого взгляда ясно, кем они когда-то были.

– Тебя прикрепили ко мне? – спрашивает Мираколина.

Джеки смущенно пожимает плечами.

– Ну, вроде того.

– Спасибо за честный ответ, но ты мне не нравишься, и подругой я тебе не стану.

Джеки не дипломированный психиатр, а обычная тринадцатилетка. Мираколина ее обидела и тут же раскаивается. Нельзя превращаться в бессердечную злюку. Она должна быть выше этого.

– Извини меня, пожалуйста. Не ты мне не нравишься, а то, что тебя заставили меня обломать. Если хочешь дружить со мною, давай, но не по заданию.

– Пожалуй, ты права, – отвечает Джеки. – Но, подруга или нет, я должна помочь тебе привыкнуть к нашей жизни, даже если тебе это не нравится.

Взаимопонимание достигнуто, Джеки возвращается к своим приятелям, но продолжает следить за Мираколиной, пока та в комнате.

Здесь и Тимоти, мальчик, которого захватили вместе с Мираколиной, – разговаривает с другим мальчиком, видимо, прикрепленныму к нему. Они ведут себя так, будто уже стали друзьями не разлей вода. Кажется, Тимоти вполне освоился здесь, а поскольку он с самого начала не желал распределенности, для его перепрограммирования потребовалась лишь смена одежды.

– Как ты можешь быть таким… таким неглубоким? – говорит ему Мираколина чуть позже.

– Да называй, как знаешь, – отвечает он и улыбается, словно ему только что подарили щенка. – Но если жить значит быть неглубоким, то черт с ним, я согласен бултыхаться в «лягушатнике»!

Перепрограммировали! Мираколину воротит от этого. Она презирает Тимоти. Как можно так быстро променять свои жизненные убеждения на солонину с капустой?!

Джеки находит ее вечером, после того, как Мираколина удостоверилась, что ее «свобода» кончается у запертой двери крыла, в котором содержатся все бывшие уготованные в жертву.

– Другие помещения – нежилые, – объясняет ей Джеки. – Вот почему мы не выходим за пределы северного крыла.

Джеки рассказывает, что повседневная жизнь детей заполнена уроками, призванными помочь им адаптироваться к новым условиям.

– А что случается с теми, кому не удается адаптироваться? – с кривой усмешкой спрашивает Мираколина.

Джеки не отвечает, лишь смотрит на свою собеседницу с выражением, которое ясно говорит, что это никогда не приходило ей в голову.

Через несколько дней Мираколина уже загружена уроками по горло. Утро начинается с длинного сеанса групповой терапии, во время которого хотя бы один человек разражается слезами, а другие ему аплодируют. Мираколина в основном помалкивает, ведь если она примется защищать принесение в жертву, вся группа будет против нее.

– Ты имеешь право на собственное мнение, – слышит она, когда выступает против «перепрограммирования». – Но мы надеемся, что ты поменяешь свою точку зрения. – А это значит, что права на собственное мнение у нее нет.

Или взять урок современной истории (кстати, этот предмет есть далеко не в каждой школе). Им рассказывают про Хартланскую войну, про Соглашение о разборке, про все, что связано с этими событиями вплоть до сегодняшнего дня. Говорят на уроках и о раскольнических течениях в основных религиях – о течениях, которые практикуют жертвоприношение. Такие течения называют жертвенными культами.

– Они зародились не в среде простых приверженцев той или иной религии, – рассказывает учительница. – Начало им положили зажиточные семьи, высшие чины и акционеры крупных монополий, чтобы подать пример широким массам; ведь если даже богачи одобряют жертвоприношение, то остальные должны поступать так же. Культы стали частью тщательно разработанного плана, призванного внедрить соответствующее отношение к разборке в менталитет нации.

Мираколина ни сдерживается и поднимает руку.

– Извините, пожалуйста, но я католичка и ни к какому жертвенному культу не принадлежу. Так куда же вы отнесете меня?

Она думает, учительница сейчас скажет что-то вроде: «Ты только исключение, подтверждающее правило», или другую банальность. Но та говорит лишь:

– Гм, а это интересно. Держу пари, Лев не упустит случая обсудить это с тобой.

Для Мираколины хуже угрозы не придумаешь, и учительница об этом знает. Мираколина замолкает. Однако ее активное неприятие позиции Сопротивления известно каждому, поэтому ее отправляют на столь нежеланную аудиенцию к мальчику, который не взорвался.

Аудиенцию проводят в понедельник утром. Мираколину забирают с невыносимой групповой терапии и ведут в ту часть замка, где она раньше не бывала. Ее сопровождают два члена Сопротивления. Мираколина подозревает, что по крайней мере у одного из них есть оружие. Ее ведут в зимний сад – сплошное стекло и много света. Сад, восстановленный в былой роскоши, хорошо отапливается. В середине помещения стоит стол из красного дерева и два стула. На одном из стульев уже сидит он, мальчик-герой, центр этого причудливого культа. Мираколина присаживается напротив и ждет, пока он заговорит. Но еще до того, как мальчик открывает рот, Мираколина понимает, что он искренне заинтересован ею, эдакой белой вороной, угодившей в пеструю стаю.

Пару минут мальчик буравит ее взглядом, потом спрашивает:

– Ну и что с тобой не так?

Она оскорблена фамильярным обращением. Можно подумать, причина ее недовольства в «что-то не так»! Сейчас она покажет этому типу, что ее протест не просто выпендреж.

– Ты в самом деле интересуешься моим мнением, Хлопок? Или я для тебя – козявка, которую почему-то не получается раздавить железным сапогом?

Лев смеется.

– «Железный сапог»! Вот здорово! – Он поднимает ногу и показывает ей подошву своих «найков». – Может, пару пауков я и раздавил, но это все.

– Если хочешь применить ко мне третью степень, – отвечает Мираколина, – давай, не тяни. Лиши меня еды или воды. Пожалуй, лучше воды, от жажды я умру быстрее, чем от голода.