Чем дальше Мираколина пишет, тем неистовей ее ярость из-за потери всех блестящих возможностей, которые у нее украли.

«Мое сердце ушло к ученому, стоящему на пороге великого открытия: как приручить звездный свет и удовлетворить потребности человечества в энергии. Он уже было решил задачу, но с ним случился инфаркт. Благодаря мне он выжил и завершил труд своей жизни, сделав мир лучше для всех нас. Он даже получил Нобелевскую премию».

Неужели так странно желание отдать всего себя другим полностью и без остатка? Если это – именно то, чего хочет сердце Мираколины, почему ей в этом отказывают?

«Моя память – память о чудесном детстве, проведенном под крылом любящих родителей, – ушла к мятущимся, тревожным душам, у которых не было подобных воспоминаний. Но теперь, когда я стала их частью, они исцелились».

Мираколина сдает работу, и учитель, которому ее сочинение интересно более других, читает его, пока остальные дети еще пишут. Вид у него задумчивый. Сама не понимая, почему, Мираколина всегда интересовалась, что думают о ней учителя. Даже те, которые ей не нравились.

Учитель заканчивает читать и подходит к ней.

– Очень интересно, Мираколина, но кое-что ты пропустила.

– Что же?

– Свою душу. Кто получит твою душу?

– Моя душа, – с уверенностью заявляет она, – уйдет к Господу.

– Хм-м… – Учитель поглаживает пегую щетину на подбородке. – Значит, она уйдет к Господу, хотя все части твоего тела еще живы?

Мираколину не собьешь.

– У меня есть право думать так, если мне того хочется.

– Верно, верно. Вот только тут возникает проблема. Ты же католичка?

– Да.

– И добровольно отдаешь себя на разборку.

– И что?

– Что? Ведь если твоя душа покидает этот мир, то добровольная разборка ничем не отличается от самоубийства с посторонней помощью, а в католицизме самоубийство – смертный грех. Из чего вытекает, что согласно твоим верованиям, твоя душа отправится в ад.

Учитель удаляется, оставив ее в ошеломлении таращиться на оценку: А с минусом. Минус, должно быть, за вечное проклятие ее души.

Мираколина не подозревает, как потрясла Льва своей строптивостью. Маленькие обитатели замка либо боятся Льва до дрожи, либо поклоняются ему, либо и то и другое одновременно, но Мираколина не питает к «герою» ни страха, ни почтения; она открыто ненавидит его. Почему это его беспокоит? Он ведь привык, что его ненавидят; недаром Маркус сказал: насколько публика испытывает жалость к бедному малышу Льву, настолько же она пылает презрением к чудовищу, в которое он превратился. Ну, хорошо. Он успел побыть и невинным малышом, и чудовищем; но здесь, в замке Кавено, это не имеет никакого значения. Здесь он почти божество. В каком-то смысле это даже забавно, только Мираколина стала булавкой, напоровшись на которую пузырь иллюзорной божественности лопнул.

В следующий раз они встречаются через неделю, на пасхальном балу. Уготованные в жертву славятся ужасающей неловкостью во всем, что касается отношений между полами. Свидания уготованным в жертву не грозят, их родители понимают это и о дружбе с противоположными полом почти не заговаривают. Этот вопрос всячески обходят и замалчивают, чтобы не пробуждать в ребенке, уготованном в жертву, жажды несбыточного.

– Наши подопечные обладают острым умом, – говорит Кавено на еженедельном собрании штаба, – но социальные навыки у них, как у шестилеток.

Точное описание. Прежде Лев и сам был таким же… впрочем, он и теперь особенно далеко в этой области не продвинулся. На свидание он не ходил ни разу.

В штабе Кавено около двадцати человек, и Лев – единственный, кто моложе тридцати. Лица взрослых выражают озабоченность, которая, похоже, намертво въелась в их черты. «Вдруг одержимость этих людей – результат печального жизненного опыта? – гадает Лев. – Вдруг они, как Адмирал, отдали своих детей на разборку, а потом раскаялись в своем решении? Чем продиктована их приверженность делу Сопротивления – личными мотивами или гражданской сознательностью?»

– Нужно устроить пасхальный бал, – объявляет Кавено со своего места во главе стола, – и призвать наших бывших уготованных в жертву вести себя как нормальные подростки. В пределах разумного, конечно. – Он обращается ко Льву: – Мы можем рассчитывать, что ты присоединишься к празднованию в качестве посланца доброй воли?

Все ждут, что Лев ответит. Это его немного раздражает.

– А если я скажу «нет»?

Кавено с недоумением смотрит на него:

– С какой стати тебе отказываться? Вечеринки и праздники любят все!

– Вовсе нет, – возражает Лев. – Последний праздник, на котором присутствовали эти дети, устраивался перед отправкой в заготовительный лагерь. Вы хотите напомнить им об этом?

Присутствующие шепчутся, пока не вмешивается Кавено.

– Те праздники были прощаниями. Наш будет чествованием начала новой жизни. Я очень надеюсь, что ты посетишь его.

Лев вздыхает.

– Куда деваться.

Как перечить человеку, имя которого носит этот замок?

Поскольку бальный зал – в плачевном состоянии, вечер устраивают в обеденном зале, сдвинув к стенам все столы и стулья. Установку для диджея помещают под портретом Льва.

Присутствие на празднике обязательно, поэтому собрались все бывшие уготованные в жертву.

Как и ожидал Лев, мальчики и девочки стоят напротив друг друга, как для игры в вышибалу. Все деловито поглощают пунш и сосиски, украдкой бросая взгляды на противоположную команду, будто опасаясь, что если их поймают за этим занятием, то дисквалифицируют.

Диджеем выступает один из взрослых. Бедняга старается, из кожи вон лезет, но поскольку призывы и подбадривания не достигают цели, он требует, чтобы все встали в круг и начали танцевать хоки-поки. Секунд через десять до него доходит, что просить бывших уготованных в жертву двигать разными частями тела бестактно, и, испугавшись, он пытается перейти сразу к «двигай всем подряд». Детвора веселится от души, поет куплет за куплетом и продолжает отплясывать даже после того, как музыка смолкает. Как ни странно, хоки-поки раскрепощает: когда музыка возобновляется, на танцполе уже резвится много ребятишек.

Льва среди них нет. Его вполне устраивает роль наблюдателя, хотя у него-то недостатка в партнерах не было бы. Да пригласи он на танец девочку, бедняжка самовоспламениться может!

Но тут Лев замечает на противоположной стороне зала Мираколину – та сложила руки на груди и с неприступным видом подпирает стенку. Лев решает: вот он, достойный вызов.

Мираколина замечает, что к ней направляется Лев, и ее взгляд начинает метаться из угла в угол – может, он все-таки не к ней идет? Как бы не так! Мираколина вздыхает.