победе двоюродного дядюшки, всегда по достоинству оценивал его полководческие и организаторские способности, и возражал вовсе не из-за предстоящих трудностей. Хотя, в общем-то, из-за них, но несколько иного рода. Он опасался не тягот войны, но чрезмерных забот жизни послевоенной.

«Теперь здесь придётся строить лимес и держать легионы».

Лимес — «дорога», «граничная тропа», римский пограничный рубеж с валом, сторожевыми башнями, иногда деревянными стенами, а местами — каменными (будущий Адрианов вал в Британии).

Да, держать легионы. И, вероятнее всего, столько же, сколько в Паннонии. И как бы не пришлось доводить их число до четырёх, как в Германии и Британии с их толпами незамиренных племён. Будут ли и здесь угрожать враждебные племена?

Будут. Война ещё не закончена.

Не лучше ли было замирить Децебала? Одарить, купить, сделать «другом римского народа». Пусть бы союзные даки и держали эту границу за римлян, прикрывали от костобоков, бастарнов, сарматов и бесчисленного сонма варваров, что и по именам-то не ведомы и известно о них одно — им нет числа.

Адриан так и предлагал. Но этой же политики придерживался и Домициан. Траяна раздражала сама мысль оказаться продолжателем дела последнего Флавия.

Нет, Дакию следовало раздавить. Поставить на колени раз и навсегда.

Раздавили, поставили.

Раз и навсегда?

А вот это вопрос. Возможно, ответ на него скоро даст Публий Элий и два его легиона, что должны разбить последние силы даков на севере.

А здесь пора заканчивать. Эта дыра не стоит дальнейшего внимания цезаря. Скавриан обустроит колонию, а Публий, без сомнения, разгонит остатки варваров.

Пора домой, в Рим.

Закрывая глаза, Марк Ульпий уже видел свой триумф. Разливавшийся по жилам фалерн тому способствовал. Накануне Траян обсуждал с Аполлодором Дамасским проект грандиозной колонны, где во всех подробностях будут изображены обе войны. Император уже видел наброски углëм на досках.

В дверь постучали. Траян отставил в сторону кубок. Он ждал этот визит.

— Входи, Гай.

Но это был не Гай. Вернее, не он один.

Скрипнули петли, дверь отворилась. На пороге возник Адриан. Посторонился и Гай Целий за его спиной втолкнул в комнату, освещённую несколькими масляными лампами двоих детей. Вошёл сам, закрыл дверь и замер возле неё, скрестив руки на груди, как статуя.

Адриан безмолвной тенью переместился в тëмный угол и уселся там в кресло так, что лица его не было видно.

Траян взглянул на детей.

Девочка лет двенадцати и мальчик года на три младше. Одеты, конечно, по-варварски. Но ничего. Это ненадолго.

Оба смотрели на цезаря исподлобья. Он видел в их глазах страх и ненависть.

Чего там больше? Страха или ненависти?

А чего больше во взгляде Бицилиса, взрослого мужа?

Хороший вопрос. Траян не готов был побиться об заклад, споря об истине. Он не умел обращаться с детьми. Своих ему боги не дали. Мимо прошло детство племянницы Матидии, а потом и её дочери Вибии Сабины, которая уже шесть лет как замужем за Адрианом.

И вот перед ним стоят дети. Он сам пожелал их видеть, но не знает, что им сказать. О чëм вообще говорить.

Взгляд исподлобья.

Волчата. Даки.

Он заметил, что девочка встала чуть впереди, чуть загораживает мальчика.

Не потому, что старшая. Вернее, не только поэтому. Они знают, к кому их привели. Наслышаны, что о нëм говорят. Верно, ещё от своих родителей наслышаны. Глупые сплетни давно уже дотекли до Дакии. Вина тех, кто должен их пресекать. Подобных Марциалу. С Гая Целия, конечно, здесь спрос невелик, он всего лишь солдат.

Траян всë же невольно скосил взгляд на трибуна. Лицо того оставалось совершенно непроницаемо.

— Я для вас столь страшен? — спросил император у детей.

Никто из них не ответил.

— Вы ведь знаете, кто я?

Он спросил на латыни. Знал — они поймут и смогут ответить. Он знал, кто эти дети.

— Цезарь, — ответил мальчик, сквозь сжатые зубы.

Девочка чуть дëрнула в его сторону головой. Недовольна.

Траян улыбнулся.

— Вы, похоже, думаете, что я тут ем детей на обед?

Не ответили.

— Не ем. Даже и на ужин.

Взгляды не изменились. Да, зря пошутил, шуток они явно не понимают.

— Я не ем детей, — повторил Траян, — и не воюю с ними.

На лице Марциала не дрогнул ни единый мускул, а ведь Гай Целий мог бы многое рассказать о том, как часто тут в спины легионерам и ауксиллариям летели стрелы, выпущенные детскими руками.

Дети воюют с Римом, но Рим не воюет с детьми.

Конечно, это ложь. Рим их продаёт на рынках. Уже не меньше тысячи детей, а скорее гораздо больше, разлучено с родителями и отправлено в Мёзию. Всех их продадут.

Но не этих двоих. Им не грозит судьба сверстников, да они о ней и не подозревают.

— Просто убьёшь? — спросил мальчик.

— Зачем мне ваша жизнь? Я желаю вам добра. Уверен, мы с вами ещё подружимся.

Девочка ещё больше напряглась, качнулась в сторону, ещё сильнее загораживая мальчика.

Траян почувствовал раздражение. Вот же дура. Наслушалась всякого.

— Тебе ничего не грозит, Даоя, — сказал он, повысив голос, — и Тарскане тоже.

— Я знаю, кто ты, цезарь, — прошипела девочка, — знаю, чего ты хочешь от него.

Кивок в сторону мальчика.

— Дура! — Траян мгновенно вышел из себя, — я никому не причинял зла! И ни к чему не принуждал против их воли!

Она втянула голову в плечи. Испугалась. Хорошо. Наверное, так хорошо, пусть и вышло против его собственного желания. Минутная слабость, потеря самообладания. Что ж, он тоже человек. Он очень устал.

Траян провёл ладонью по лицу, успокаиваясь, приводя мысли в порядок. Боги, кто бы мог подумать, что он выйдет из себя вот так. Не при допросе Бицилиса или других пленных тарабостов, а при разговоре с ребёнком. Какой… стыд.

— Мы ни с того начали. Я велел привести вас не для того, чтобы пугать.

— Мы ничего тебе не скажем, — процедил мальчик.

— А разве я что-то спросил у тебя, Тарскана? — приподнял бровь император, — мне, признаться, нет никакого дела до детских тайн.

Ну действительно, что у них спросить? Где их отец? Они сами не знают. А вот он, Август Цезарь, знает.

— Я велел привести вас, чтобы объявить, что скоро ваши печали останутся в прошлом. Вы встретитесь с родными.

— Мы увидим родителей? — спросил мальчик.

— Да, — негромко проговорила девочка, — в чертогах Залмоксиса.

Вот ведь мерзавка. В проницательности ей не откажешь.

— Придётся согласиться, что родителей вы увидите именно там, где ты ожидаешь, Даоя, — Траян попытался изобразить виноватый тон.