как часто бьется сердце механика.

— Мы оба знаем, что, если отпущу, ты попадешь к Марциалу. И запираться не станешь, все выложишь, как на духу. Ведь так?

Деметрий отвернулся, сжал зубы, на скулах заиграли желваки.

— Мне нужно, чтобы ты кое-что сделал для меня, фабр.

Механик напрягся. Вот он, ожидаемый подвох.

Дардиолай взял в руки фалькс. Механик вздрогнул, но Молния не стал обнажать клинок. Он принялся что-то развязывать на рукояти. Деметрий увидел, что она обмотана шнурком, на котором висит маленькая круглая, с фалангу большого пальца в поперечнике костяная гемма.

Развязав и размотав шнурок, Дардиолай протянул механику гемму. На ней был изображён сидящий рогатый человек.

— Сабазий? — спросил механик.

Дардиолай кивнул.

— Отдашь это Тармисаре.

Деметрий взял в руки гемму.

— Ты думаешь, что я вот так запросто смогу снова заявиться в кастелл и встретиться с ней? После того, как ты похитил меня на виду у всей крепости? Да меня там сразу…

— О том не переживай, — перебил его Дардиолай, — как тебе попасть в кастелл я знаю. Правда, нам ещё кое-чья помощь понадобится. Врать не стану, дело я задумал непростое. Поможешь мне — возможно, там тебя и убьют.

Деметрий поднял взгляд на похитителя. Губы механика заметно дрожали,

— Да не трясись ты, фабр. Выбора у тебя нет. Не могу я тебя отпустить, сам понимаешь. Так что или я тебя прямо тут зарежу или твои друзья «красношеие» прикончат. Чуть погодя.

Деметрий вздохнул и прикрыл глаза.

— Ну а может смилостивится Залмоксис, — закончил Дардиолай, — поживешь ещё.

XIX. Волчата

Благородный янтарный фалерн разогрел кровь, мёрзнущую в этой промозглой, продуваемой всеми ветрами дыре. Сегодня какой-то особенно ветренный день. До костей пробирает. Не помогает даже тёплый плащ, отороченный волчьим мехом. Очень мёрзли ноги. Варвары ходят в длинных штанах, а римляне носят короткие браки, чуть ниже колен. Легионеры поголовно обзавелись тёплыми шерстяными носками, длиннее даже тех, что носят в холодной Германии. Многие ещё и обмотки поверх накрутили.

Марк Ульпий не мог позволить себе столь варварский внешний вид, вот и продрог. Теперь отогревался.

Ульпий Эвфросин, некогда верный раб, а ныне вольноотпущенник, оставшийся при, теперь уже не хозяине, а патроне, принёс ещё одно тёплое одеяло. Потом подкинул дров в очаг, долго гремел кочергой.

Дымохода тут нет. Дым утекает под потолок. Там маленькое окошко с задвижкой. Надо закрыть, как дрова прогорят, иначе в комнате очень быстро станет слишком холодно. Эвфросин позаботится, можно не напоминать.

Накануне императору пришлось поругаться с верным слугой. Эвфросин отвечал за платье цезаря, в том числе охотничье. Траян вызвал его и заявил, что намерен развлечься охотой. Слишком закис здесь, скоро покроется плесенью. Нужно размяться.

Эвфросин едва не в ноги ему вцепился. Не пустил. Призывал на свою голову любые кары, но твёрдо заявил, что цезарь поедет на охоту только через его труп.

Ведь там эта тварь… Она только того и ждёт.

Знают…

Все всё знают. Гораздо больше, чем следовало. Марциал и правда мышей не ловит?

Да нет, как тут скроешь. Как заткнуть рты тысячам солдат? Особенно после того, что случилось в лагере.

Что это всё же за тварь? Что ей нужно?

Она появилась после смерти Децебала. Может это его неупокоенный дух пытается отомстить?

Сура сказал, что это чушь собачья. Всё можно объяснить без привлечения сверхобычных сущностей. Остальные не столь уверены.

Лициний слишком много читает греческих философов. Как и Адриан. Но Публий ещё не дочитался гречишек до отрицания богов, а вот Лициний, похоже, к этому весьма близок. А может быть уже.

Эвфросин закончил возиться с дровами. Поинтересовался, чем ещё может быть полезен.

— Принеси-как мёду, дружище.

Статилий рекомендовал чаще пить вино с мёдом. Что же, одно из самых приятных лекарств, грех не последовать этому предписанию.

Вольноотпущенник скрылся за дверью, но вскоре вернулся с горшочком мёда. Смешал в кратере и удалился, удовлетворённый кивком благодарного патрона.

Вкус фалерна привычно изменился. Терпкий, сладкий. Мульс любят женщины, а Марк Траян не очень его почитал. Впрочем, то, что сейчас приготовил Эвфросин, это не мульс. Тот следовало готовить иначе. Мёда добавлять поменьше, смешать с пряными специями и хранить в закупоренных амфорах несколько недель. Некоторые потом ещё выпаривают так, что он даже и не пьянит вовсе.

Божественный Август как-то выпытал у столетнего Ромилия Поллиона секрет долголетия и тот назвал мульс.

Что ж, сам Октавиан прожил довольно долгую жизнь, не грех воспользоваться советом.

Статилий, впрочем, не стал лишать императора немногих радостей и ничего не сказал про выпаренный мульс. Просто вино с мёдом. И мёда побольше. Получается излишне приторно, но придётся потерпеть, это же лекарство. Врач прописал, никуда не денешься.

Траян доверял Статилию. Он расспросил его приватно о том человеке, которому Критон написал письмо. Врач поведал некоторые вещи, которые императора встревожили. Знаток сверхобычного. Все эти высокие материи пугали. Если что-то нельзя раздавить легионами, то от такого стоит держаться подальше.

На столе лежал свиток с лирическими виршами. Как хоть тут оказался, среди документов? Не иначе как Публий принёс, больше некому.

«Не горюй же о смерти, друг.

Ты же ропщешь, — к чему?

Плачь не плачь — неминуем путь.

Нам без жалоб терпеть

Подобает утрату. Пусть

Свирепеет буран

И безумствует север. Мы

Будем пить и хмелеть:

Нам лекарство от зол — вино».

Перевод Яна Голосовкера.

Это Алкей. Публий нередко читал его стихи Марциане, она их любила. А когда её не стало, вот именно это стихотворение читал Августу.

Их тут двое таких, любителей поэзии. Только Гентиан всё больше стихи своей сестры читает, а Публий неизменно кривится и ворчит, что вирши Теренции дурны, преисполнены неуместного пафоса и безвкусны.

«Нам лекарство от зол…»

Ах, если бы всё зло мира можно было победить вином, Марк Ульпий с радостью стал бы преданнейшим из служителей Диониса.

Траян часто пил в одиночестве. Вообще очень много пил. Вино было одним из двух его пороков. Он сам, жена, благородная Помпея Плотина и покойная, увы, сестра Ульпия Марциана считали их главными. Большинство придворных лизоблюдов единственными, и достойными всяческого оправдания, «ведь никому эти маленькие недостатки не причинили зла».

Хотя уже то, что о них знали посторонние, чрезвычайно раздражало.

Страдая в ознобе и сетуя на скверную погоду варварских земель, эту отвратительную зиму, куда-как менее приятную, чем даже зима в Германии, принцепс некстати вспомнил тот давний разговор с Адрианом. Публий был против этой войны. Считал, что завоевание Дакии Риму невыгодно. Он не сомневался в