Отпустив ребят, я отстегнул шпагу и положил ее вместе с пистолетами на низенький столик, а сам стал прикидывать, как бы половчее устроиться на диване, чтобы не слишком потревожить при этом ногу. Можно было, конечно, кликнуть слуг, но отчего-то не хотелось никого из них видеть. За этим занятием меня и застала Юлдуз.

Увидев меня, девушка непритворно, ну или, по крайней мере, мне так показалось, обрадовалась и, быстро подбежав, что-то пролепетала своим звонким, точно серебряный колокольчик, голоском.

– Ну да, ранен, – развел я руками, как будто понял, что она говорила.

Ответом мне была очередная порция лопотания, после чего девушка встала на колени и жестами показала, что хочет снять с меня сапоги.

– Ну, это лишнее, – немного смутился я, но Юлдуз и не подумала уступать и, ловко ухватив ботфорт одной рукой за каблук, а другой за носок, не без труда стащила его с ноги.

Затем последовала очередь второго, и мы вместе дружно наморщили носы от запаха портянок.

– Я же говорил, не надо…

Однако ничуть не смутившаяся девушка мухой метнулась из комнаты, чтобы через минуту вернуться с оловянным тазиком и кувшином воды, после чего совершенно спокойно принялась мыть мне ноги, как будто делала это каждый день. Насколько я знаю, на востоке это обычная практика, но мне, говоря по совести, было неудобно, но вместе с тем неожиданно приятно. Почувствовал себя эдаким восточным властителем.

– Ну, как ты тут без меня? – спросил я, когда она закончила.

Та, разумеется, ничего не поняла, быстро сполоснула руки водой из кувшина и, отодвинув в сторону тазик, присела рядом.

– Значит, хорошо, – решил я, проведя рукой по ее волосам.

Она в ответ тут же подалась всем телом вперед и обвила руками мою шею. От девушки приятно пахло каким-то восточным ароматом, а губы были такими мягкими, что…

– Не вели казнить, великий государь! – раздался за дверью взволнованный голос Бурцова.

– Какого дьявола? – без особой теплоты в голосе отозвался я.

– Войти дозволишь ли?

– Ну входи, раз приперся!

Появившийся на пороге спальник быстрым взглядом окинул убранство комнаты и, с облегчением заметив, что одежда царя и особенно штаны находятся на своем месте, продолжил более уверено:

– Великий государь, хан татарский переговорщика прислал!

– И что?! – не предвещающим ничего доброго голосом поинтересовался я.

– Так господин генерал фон Гершов спрашивают, принимать ли?

– Тьфу, пропасть! Ну что за люди, ничего без меня не могут, – выругался я в сердцах, после чего, немного остыв, махнул рукой и велел: – Ну, ведите тогда.

– Сюда? – на всякий случай уточнил Бурцов.

– Ну а куда еще? Или ты думаешь, что я с больной ногой на стены попрусь с татарскими мурзами перекрикиваться!

– Что ты, батюшка! – всплеснул руками спальник. – Сейчас же прикажу доставить этого анафему! Ишь чего удумал проклятущий, царю покою не давать…

С этими словами придворный опрометью бросился вон, и вовремя, поскольку моя рука уже шарила в поисках чего-нибудь тяжелого.

– Ни секунды для личного счастья! – вздохнул я, глядя на загадочно улыбавшуюся Юлдуз.

Еще не прошло и десяти лет, как я стал русским царем, а послов за это время пришлось принять столько, что всех и не упомнить. Из Швеции, Персии, Англии и, конечно же, множества немецких княжеств. Такова уж монаршая доля – сидеть на троне и делать рожу кирпичом. К слову, пред светлы очи предстают далеко не все и уж точно не сразу. Сначала дьяки все разузнают, потом бояре обсудят, а там, глядишь, дипломатов и до государя допустят. Ручку поцеловать.

Приходилось принимать и посланцев от крымского хана. Сказать, что вели они себя нагло – не сказать ничего! Скалились, гыгыгакали, жадно разглядывали убранство палат, как будто прикидывая, что из этого они заберут себе. Поднесут им напиток с дороги, так они выпьют и чару за пазуху, мол, подарок. Да еще косоротятся, если посуда не золотая или, на худой конец, серебряная. А разговаривали так, будто прибыли к ничтожнейшему из данников их хана! Толмачи, понятно, старались смягчить речи, но разве по надменным мордам не понятно?

В общем, надо с этим что-то делать…

– Михальский! – выкрикнул я, отпустив Юлдуз.

– Здесь я, государь, – тут же материализовался рядом со мной бывший лисовчик.

– Брат наш, хан Джанибек-Гирей, я чаю, не последнего из своих беков пришлет? Надо бы встретить как положено!

– Стоит ли вашему величеству самому принимать столь мелкого человека?

– А кто говорит, что я его принимать буду? – усмехнулся я. – Перегородишь этот зал ширмами, я за ними и устроюсь. Буду смотреть и слушать, как ты службу правишь.

– Вы хотите поручить это мне?

– Ну не Федьке же! Представляешь, что будет, если этот торопыга мир заключит и контрибуцию татарам назначит?

– У вас есть барон фон Гершов. Он командует вашей армией, и ему больше пристало…

– Нет-нет, – помотал я головой. – Лелик человек западный и к тому же прямой как шпага, у него, как надо, не получится. Тут, брат, надо с умом!

– Кажется, я понял, – кивнул Корнилий.

– Если кажется, крестись! – перебил я своего телохранителя. – А я тебе прямо говорю, посланника крымского хана надо так мордой в изменившиеся обстоятельства натыкать, чтобы у самого Джанибека юшка из носа потекла!

– Как будет угодно вашему величеству.

– Ступай и приготовь все как следует… хотя постой… толмач у тебя добрый есть?

– Найдется. К тому же я и сам немного понимаю их язык. Но если надо, можно будет привлечь Рожкова…

– Нет! Хотя позови, конечно, но, главное, немедля пошли за этой девкой, что с Попелом сожительствует.

– Вы полагаете?

– Да! И пусть оденется так, чтобы видно было, что она девица! И самого чеха тоже кликни, пусть рану мою посмотрит.

Послом хана оказался сухопарый костистый мужчина лет пятидесяти или около того в богатом наряде. Поверх затканного золотом кафтана накинута шуба из драгоценных мехов, на голове зеленая чалма, показывающая, что ее обладатель в свое время предпринял хадж в Мекку. В аккуратно постриженной бородке серебрилась седина, а в глазах плескалась ненависть пополам с презрением. Сопровождала его пара мурз рангом поменьше и четверо нукеров.

Воинов наши просто не пустили, велев им оставаться за воротами, а самого посланника и его свиту заставили идти по палящему августовскому солнцу пешком. Отчего во дворец паши они вошли уже не в столь блестящем виде.

Приемный покой, как я и приказал, был перегорожен ширмами и завешен разными кусками тканей, среди которых можно было узнать зеленые знамена, раньше реявшие над башнями Кафы. Приободрившийся в прохладе палат посол попытался принять горделивый вид, но тут его постиг новый удар. На переговоры с ним вышел телохранитель царя урусов, а толмачила ему… женщина.