ходила с бланшем под глазом от переизбытка чувств Беделара и большой любви к ней, ведь раз бьет, значит, любит.

А еще через пять минут из малины, где чаще всего сидел Бертрам Кормилец со своими коллекторами, вышли четверо и направились в сторону Нового Риназхайма.

Беделар чтил советы старших, но обиды прощать обыкновения не имел.

Сам же Фриц накуды никому, естественно, возвращать не стал. Спрятал. Не так ловко, как это умел Бруно, но ему повезло сегодня, а может, просто не до него стало. Поэтому он в тот же вечер напился. От души и на все накуды, но один. С тех пор, как Бруно сбежал из Модера, Фриц предпочитал пить один, чтобы ни с кем не ссориться и не слушать идиотских разговоров.

Заснул тоже один. А утром не проснулся, захлебнувшись собственной рвотой, — никого так рядом не оказалось, чтобы заботливо перевернуть его на бок и накрыть дерюгой.

* * *

Бруно вошел в «Морской слон».

Кабак был паршивым. Не потому, что был грязным или притягивал со всей округи разный сброд, заливающий проблемы и отчаяние дрянной бормотухой. Как раз в этом плане «Слон» был вполне приличным, по крайней мере, с виду — бывать здесь раньше Бруно не доводилось. Просто скрывшись от настырных, неустанно следящих за чужаками глаз снаружи «Слона», он попал под взоры настырных, неустанно следящих за чужаками глаз внутри «Слона». А Бруно очень не любил, когда за ним так пристально наблюдают.

Он привык быть неприметным, никому ненужным убогим нищим, клянчащим мелочь на пропитание и выпивку, мимо которого пройдешь — анрийские улицы заполнены попрошайками, не отличающимися друг от друга ни мольбами, ни убогой внешностью оскотинившихся, потерявших самоуважение людей. И такое отношение было лишь на руку попрошайкам и нищим, промышляющим честным вытягиванием нечестно заработанных медяков. Будучи на виду и не откладываясь в памяти, они всегда внимательно следили и отмечали любого чужака, приезжего и просто подозрительно выглядевшего, кто по ошибке или злому умыслу забредал не в свой район.

А теперь Бруно сам стал таким же подозрительным неместным чужаком, и на него пялились со всех сторон. Запоминали, отмечали мельчайшие детали.

И это очень не нравилось Бруно. Он чувствовал себя голым и беззащитным, не понимал, как вообще можно так жить, когда буквально каждый или приценивается к твоим туфлям, или подсчитывает содержимое твоих карманов, или уже прикинул в уме, в какой подворотне или глухом переулке лучше всего приставить тебе к горлу нож.

Не то чтобы едва закрылась дверь, в кабаке стразу наступила гробовая тишина и буквально все глаза намертво прицепились к Маэстро. На Бруно никто и внимания не обратил. Разве что беспалый дед, сидевший у входа с полупустой пивной кружкой и увлеченно чистивший сушеную рыбину, оторвался от своего занятия и скучающе посмотрел на вошедшего. Просто потому, что заметил движение краем глаза. Или один из четверых игроков в домино отвлекся от костей, зажатых в руках, как самое дорогое сокровище, нервно отметил раздражающее его существование Бруно, и уставился в стол, где шла напряженная баталия математических расчетов и продумывания на два хода вперед.

Или бармен за стойкой откровенно пиратско-бандитской наружности, которому не хватало разве что попугая на плече. Серьга в ухе имелась. И седая бородка клинышком. И хитрый прищур. И тельняшка в крупную синюю полоску, и даже платок, из-под которого выбивались редкие пегие волосенки. Бармен отметил присутствие Бруно и прищурился еще хитрее, что придало ему еще сходства со старым бесом.

А вот девка на Бруно отвлекаться не стала. Она согнулась над стойкой, облокотившись на нее, выпятив худую задницу в красной юбке и уткнувшись во что-то очень интересное.

И сигиец.

Он сидел в углу, скрываясь во мраке полутемного кабака и плотном сизом тумане табачного дыма. Бруно даже не сразу его заметил и успел занервничать, испугавшись, что сигиец решил все переиграть. Однако он был здесь, неподвижно сидел, и даже не пошевелился, когда Бруно, разгоняя сизый туман, подошел к столику и тихо уселся напротив. Маэстро прищурился от едкого дыма, пригнулся, заглядывая под треугольную шляпу, и увидел, что глаза у того закрыты.

Ненадолго. Он распахнул их, как всегда, резко, безошибочно впившись взглядом в Бруно. Маэстро лишь вздохнул.

— Получилось? — спросил сигиец, отставив полную кружку пива в сторону.

— А то, — хмыкнул Бруно. — Меня от самого Рыбного аж досюда пасли. Небось, уже к Беделару бегут.

— Когда они будут здесь?

— Не знаю, — пожал плечами Маэстро. — Он мужик горячий, все делает на пердячем жару. Ежели ему уже все рассказали, то, — Бруно полез в карман, пошарил с напряженным видом и достал в зажатом кулаке свое воображение. Раскрыл его с тем видом, с каким обычно деловые господа раскрывают карманные часы на цепочке, поводил пальцем по ладони, как по циферблату. — То… сей… час! — указал он на дверь.

Дверь не открылась. Бруно с недоверием постучал кончиком пальца по ладони.

— Отстают? — спросил сигиец.

Маэстро с недоверием похлопал ошарашенными глазами на его каменную физиономию.

— Ага, — нервно усмехнулся Бруно, — отстают. А может, жопную топку недостаточно растопил.

Перед ним тяжело опустилась кружка, плеснув на стол пивом. Бруно поднял глаза и увидел жирно блестящее в полумраке лицо недовольной официантки. От нее крепко перло девичьим потом, даже сквозь насыщенный запах табака и подкисшего пива. Бруно едва не поморщился, инстинктивно опустил глаза чуть ниже, на липнущую к телу влажную рубашку, сквозь которую выпирали соски плоской, почти мальчишечьей груди, отметил худобу и отсутствие приятных глазу изгибов нескладного тела. Она не была красивой, и крупные бусины вокруг шеи, медные браслеты на тоненьких запястьях, яркая юбка, делающая ее похожей на кьяннку, лишь подчеркивали непривлекательность. Девка поняла, что не вызывает вообще никаких чувств, кроме досады, хоть Бруно и не подал виду, и в ее маленьких глазках под жиденькими бровями, загорелась злоба.

Она отошла, не сказав ни слова.

Бруно покосился на принесенное пиво, посмотрел на сигийца. Ничего не стал говорить, только отхлебнул из кружки и скривился: пиво было теплым, кислым, горчило, от него несло брагой. Когда-то Бруно было все равно, чем глотку смачивать, был бы хмель да покрепче, а сейчас он едва сдержал рвотный позыв.

— Слушай, — с трудом проглотив, очень тихо заговорил Маэстро и отставил кружку к стенке, — после того, что ты сделал с Виго, я, конечно, уже ничему не удивлюсь, но… это же сам Штерк. Ты об этом думал?

— Нужно с ним говорить, — сказал сигиец.

— А если ему не нужно говорить с тобой?

— Почему?

Бруно тяжело вздохнул, роняя лицо в подставленные ладони.

— Ты и вправду такой дурачок, — шмыгнул носом он, — или ловко прикидываешься?

Сигиец посмотрел на него равнодушными глазами.

— Не знаю, откуда ты выполз и как у вас там заведено, — продолжал Бруно, — а у нас, у людей, не так немного устроено. Нельзя просто так завалиться к человеку и с порога заявить: «Эй, слышь, как тебя там? Ну-ка быстро сказал мне, где этот, как его там!» Это, знаешь ли, бесит людей. Особенно таких, как Штерк.

— Почему?

Бруно испуганно вздрогнул от неожиданности — со стороны стола игроков в домино донеслось радостное:

— Вот тебе кобылья жопа! А вот тебе яйца! — и потонуло в стуке вколачиваемых в стол костей и дружном хохоте.

Маэстро неуютно поежился и склонился ближе к столу.

— Ну, может, — прошептал он, — потому, что ты Виго отпустил и ломбард евонный выставил, а?

— И что? — спросил сигиец.

— Да то, — раздраженно произнес Бруно, — что Толстый Том уже все рассказал Штерку.

— Не рассказал.

— Почему же?

— Потому, что сидим здесь.

Бруно угрюмо хмыкнул и почесался за ухом. Посмотрел по сторонам: некрасивая девка снова уткнулась носом в стойку, выпятив худую задницу на всеобщее обозрение. Бармен скрылся на кухне. За столом игроки в домино гремели по столу костями, дежурно переругиваясь, входя в раж.

— Машиах хотел, чтобы этот встретился с Адольфом Штерком, — сказал сигиец.

— Тебе-то откуда знать?

— Он оставил меч в ломбарде Томаса Швенкена.

— А если бы ты не нашел эту железяку?

— Но нашел, — сказал сигиец.

Бруно нервно хихикнул:

— А ты не думал, что придешь ты к Штерку, а тебя там ждет засада? И не пара