Но наконец она ушла. Какой-то несчастный идиот по имени Энтони будет иметь сомнительное удовольствие ехать с ней три часа в одной машине до Белфаста.

Об Адаме Хелен не сказала ни слова.

Чтоб ей пусто было!

Кто знает, может, и он едет в Белфаст. Или уже там…

А может, все телефонные линии в его районе вышли из строя и он поэтому не звонит мне? Или он попал под велосипед и лежит в госпитале с различными травмами?

Но, самое главное, он мне не позвонил.

И не позвонит.

Что же мне теперь делать?

Самое удивительное, я практически не вспомнила Джеймса ни разу за последние два дня. В голове у меня был только Адам, Адам и Адам. Точно так же, как стюарды на тонущем «Титанике» больше беспокоились о переполненных пепельницах в баре, чем об огромной дыре в корпусе судна, через которую тоннами поступала вода, так и я волновалась о незначительных вещах, забыв о главном.

Иногда так легче жить.

Ведь я ничего не могла поделать с огромной дырой, тогда как вытрясти пепельницы было в моей власти.

Такая вот аналогия.

В результате такого моего настроения я весь вторник проболталась дома. Я тосковала, не находила себе места и все воспринимала трагически. Позвонила ли я Джеймсу? Простите, но нет. Я страдала от приступа жалости к себе.

Видит бог, я не пыталась себя оправдать.

Но я пребывала… в жуткой депрессии, черт бы все побрал!

На следующий день мне лучше не стало.

Вы когда-нибудь видели человека, который практически умирал от жалости к себе?

«Глупо, — решила я. — Пора положить этому конец».

Я вылезла из постели и привела в порядок Кейт. Затем занялась собой.

Не волнуйтесь, я не буду повторяться, то есть пить и ходить немытой. Нет, до этого пока не дошло. Я кое-как прожила день. По правде сказать, без особых достижений: я не нашла лекарства от рака, я не придумала колготки, в которых не спускаются петли… и, стыдно признаться, я не позвонила Джеймсу.

Знаю, знаю, простите. Я должна была позвонить. Но я чувствовала себя такой пустой и одинокой! Впрочем, это, разумеется, не извиняет моей безответственности.

Так или иначе, но в четверг я вылезла из постели и позвонила Джеймсу.

Я даже не нервничала.

За это мне надо благодарить Адама, потому что, направляясь к телефону, я думала: «Ха! Не воображай, что ты — нечто особенное. Это не так. Ты не единственный мужчина, способный заставить меня чувствовать себя печальной, одинокой и отвергнутой. Существуют миллионы других, кто способен на такое же. Вот тебе!»

Возможно, не самая идеальная позиция с точки зрения уважения к себе, но тем не менее.

Я набрала лондонский номер и отметила, что руки совсем не дрожат. И я не заикаюсь.

«Как интересно! — подумала я. — Джеймс уже не может привести меня в разобранное состояние».

Во всяком случае, процедура набирания лондонского номера точно не может.

Рановато зазнаваться.

Я уверенным и твердым голосом попросила секретаршу позвать его к телефону. Мне казалось, что Лондон находится за миллион миль от Дублина, как будто на другой планете, хотя я видела его каждый вечер по телевизору. Голос секретарши доносился издалека и казался совсем чужим.

Как Джеймс теперь для меня — далекий и чужой.

Хотя, возможно, все дело было в том, что секретарша у него родом из Греции.

Так или иначе, но я спокойно ждала, когда он возьмет трубку. Подумаешь, большое дело! Что я теряю? Ничего.

Как сказал какой-то ироничный и, наверное, очень несчастный человек, свобода просто означает, что тебе нечего терять.

До того, как я услышала это выражение, я всегда полагала, что свобода означает возможность пойти купаться во время месячных.

Как мало я тогда знала!

Разумеется, когда вам двенадцать, вы верите всему.

К примеру, вы знаете, что невозможно зачать ребенка, если вы занимаетесь любовью стоя? Честно, это чистая правда.

Просто плакать хочется, какой невинной девочкой я когда-то была.

Ох, простите, вам ведь интересно узнать, как все прошло с Джеймсом.

Я еще не сказала?

Его не оказалось на месте. Он был на совещании или где-то еще.

Нет, я не назвала секретарше своего имени. И вы не ошибетесь, если предположите, что я почувствовала некоторое облегчение от того, что мне не придется с ним говорить.

Но ведь я ему позвонила, верно?

Так что на пару часов я могу перестать чувствовать себя виноватой.

У меня даже поднялось настроение. От радости я взяла Кейт из корзинки и закружилась вместе с ней.

«Наверное, прелестная картинка! — подумала я. — Прелестный ребенок на руках у любящей матери».

Кейт слегка перепугалась и заплакала. Ничего страшного. Я ведь хотела как лучше!

Хотя, возможно, центр тяжести Кейт слегка сместился.

— Не сердись, малышка, — сказала я. — Давай наденем наш самый красивый комбинезон и поедем в город.

Так мы с Кейт отправились в город.

Покупать себе еще одежду мне совесть не позволяла. Но я могла купить что-то для Кейт.

Ха! Не тратьте зря время и не пытайтесь меня усовестить. У меня железное алиби. Я в самом деле купила ей прелестное платье.

Даже самый маленький размер был слишком велик для нее, но ничего, она вырастет.

Еще я купила ей ползунки бледно-голубого цвета с рисунком в виде темно-синих горошин и маленькую курточку в тон, на «молнии» и с капюшоном.

И носочки.

Про ее носочки я могу говорить часами.

Крошечные, пушистые, мягкие и теплые, чтобы ее маленькие розовые лапки не мерзли.

Иногда на меня накатывала такая волна любви к ней, что мне хотелось изо всех сил сжать ее в объятиях. Но я боялась ей навредить.

Потом мы отправились в книжный магазин.

Уровень адреналина в моей крови вырос еще за несколько десятков футов до магазина.

Я обожаю книги. Почти так же, как одежду, а этим много сказано.

Мне нравится держать их в руках, ощущать их запах. Для меня книжный магазин — настоящая пещера Аладдина. За блестящими обложками скрываются целые миры. Вам остается только раскрыть книгу и взглянуть.

Целый мир, который я выбрала, принадлежал некой Саманте, у которой «было все». Дворец во Флоренции, пентхауз в Нью-Йорке, дом рядом с Букингемским дворцом, умопомрачительные бриллианты, пара издательств, реактивный самолет, бойфренд — какой-то граф или герцог и очень важная тайна, скрытая далеким прошлым.