и слов тишина не разбудит.

И вырвется боль в слезах.

Никто схваченному не поможет.

И только одно в ушах – страх.

И ни к чему тут: «боже, боже».

Только в последний жизни момент

выдавит пуля вздыханье.

И оправдает такой рудимент

миг умиранья.

Перевод Ирины Семенко

ВАСИЛЕВІ ЧУМАКУ

Розніміть пальці – вони заклякли,

серце у білім огні.

Розніміть пальці – вони залякані

і в труні червоний гнів.

І над лобом холодні леза

і на небі холодні огні.

Розніміть пальці – гудуть Марсельєзи

і в труні червоний гнів.

4 / 8 – І. 920. Київ

ВАСИЛИЮ ЧУМАКУ

Разнимите пальцы – они застыли,

Сердце в белом огне.

Расцепите пальцы – они пустые

и в гробу багряный гнев.

И над лбом холод лезвий,

и на небе холод огней.

Расцепите пальцы – гудят Марсельезы

и в гробу багряный гнев.

Перевод А. Р.

По сути, всё главное Семенко написал к 1923 году. Неслучайно в преддверии своего 33-летия он сводит все 13 ранее вышедших книг в один гигантский «Кобзарь». Затем, начиная с 1925 года, индустриальная тема станет в его стихах «социальным заказом» на последующее десятилетие, ведь курс на индустриализацию сделался главным лозунгом СССР, а большая часть гигантских строек первой пятилетки была локализована именно в Украине. С этого времени Семенко, подобно Маяковскому, полностью подчинил свою музу социальной публицистике: новый быт, интернационализм, социалистическое строительство, «плановая организация культуры», агитация и пропаганда, отклики на политические события в СССР и за его пределами – вот темы его «вирш» и «памфлетов», с их политической ангажированностью и агит-утилитаризмом.

Этапы творческой биографии Семенко-поэта можно схематично обозначить следующим образом: 1) 1910–1914 годы – поиски, ученически-наивный символизм, два студенческих года в Петербурге; 2) 1914–1917 годы – провозглашение кверо-футуризма и затем полная выключенность из литературного процесса из‐за начавшейся войны (медитативная поэзия «в стол» – около 200 стихотворений в годы трехлетней военной службы на Дальнем Востоке); 3) возвращение в Украину и в Киев; 1918–1921 годы – на фоне Гражданской войны, немецкой и польской оккупации предпринимает попытки консолидировать под лозунгами футуризма и «деструкции» единомышленников; за четыре года выпускает 10 поэтических книг; импрессионистская поэтика контаминирует с социальной тематикой; параллельно с лирическими миниатюрами в 1919‐м создает и публикует четыре больших вещи: ревфутпоэму «Тов. Солнце», поэзофильмы «Весна» и «Степь», а также стихотворную драму «Лилит: Scènes Pathétiques»; 4) 1921–1924 годы – резкий отказ от лирики к концу 1922 года; годом ранее Семенко провозглашает панфутуризм и после окончания Гражданской войны делает его важным элементом украинской литературы; подводит итог и публикует в 1924 году полное собрание поэтических текстов – «Кобзарь»; 5) 1925–1937 годы – сумев, в отличие от русских авангардистов, пронести знамя футуризма до самого конца 1920‐х (хотя в русле советской идеологии дискурс Семенко мутировал в соответствии с «лефовскими» концептами «социального заказа» и т. п.), в 1930‐е он вместе со всей страной лишен свободы высказывания; разочарования и «внутренняя эмиграция» дают новый лирический всплеск; меняется строфика, а иногда используется свободный стих, который Семенко оценил еще в пору раннего увлечения творчеством Уолта Уитмена.

Ил. 5. Объявление о подписке на журнал «Новая Генерация» на 1929 год и о подарке подписчикам – бесплатной книге «Кобзарь» Михайля Семенко

В начале 1931 года будет распущена созданная Семенко «Новая Генерация» и закрыт одноименный журнал, а через год прекратят существование и все остальные литературные группировки в стране. К этому времени уже состоялась почти полная трансформация поэзии в публицистику. Впереди поэта ждали компромиссы, политическое шельмование, аресты соратников, символичный отказ от литературного имени («Я / теперь / Семенко Михаил, / а до этого / был / Семенко Михайль…») и гибель в 1937 году в маховике сталинского террора.

Валерий Мерлин

СЛЕЗЫ, КАПЛИ, КЛЯКСЫ: К СИМПТОМОЛОГИИ СИРИНА

1

В романе «Дар» одно из звонких (в смысле пощечины) мест – это мокрое место.

«Тут, – комментирует Стеклов, – на эти две строки упала капля слезы, и Чернышевский должен был повторить расплывшиеся буквы». Это-то вот и неточно. Капля упала до начертания этих двух строк, у сгиба; Чернышевскому пришлось наново написать два слова (в начале первой строки и в начале второй), попавшие было на мокрое место, а потому недописанные (4, 450)593.

Капля падает не на пустое место: в свое время тот же инцидент случился с автором. В письме Вере от 8 ноября 1923 года (Berg collection) перо получает разбег в конце первой страницы:

Я клянусь – и клякса тут не причем – я клянусь всем, что мне дорого, всем, во что я верю – я клянусь, что так как я люблю тебя мне

Перед словом «клякса» действительно стоит клякса: слово срывается с пера одновременно с каплей. Причиной помарки послужил, по-видимому, сильный нажим пера на слове клянусь. «Клякса тут не причем». При чем – клятва. Перевернув листок, В. Н. продолжает писать:

никогда не приходилось любить, – с такою нежностью – до слез, – и с таким чувством сиянья. На этом листке, любовь моя, я как-то (Твое лицо межд) начал писать стихи тебе и вот остался очень неудобный хвостик – я споткнулся.

Эти строки тоже запятнаны, но по другой причине, которую раскрывает «Жизнь Чернышевского»: «„Выкатилось три слезы“, – с характерной точностью заносит он в дневник, – и мимоходом читатель мучится невольною мыслью, может ли число слез быть нечетным» (4, 399). Капли падают до начертания строк. Попав на мокрое место, буквы расплываются: чернильные пятна проявляют водяные знаки.

Перо запинается и записывает свою запинку: «Остался очень неудобный хвостик – я споткнулся». Помехой послужила недописанная строка стихотворения «Твое лицо между ладоней…». Хвостик стиха вторгается в текст наравне с кляксой и слезой как случайная помарка письма и как сильный след автора. Вписываясь в текст, симптом становится частью текста: Чернышевский проливает слезы над стихами и пачкает чернилами страницы книги. Но существует и другой прецедент бумагомаранья: достать чернил и плакать, еще шумней чернил и слез, ставь