Появилась Айрин. Она переминалась у порога, не решаясь войти.

– Эмми жива, – сказал я. – Определенно жива.

– А Медвежонок?

– Его здесь нет.

На подушке обнаружился сгусток беловатой рвоты. Волосы Эмми тоже оказались перепачканы. Я повернул ее руку, к которой вела трубка. Пакет, висящий на капельнице, был пуст.

– Медвежонок! Медвежонок!

Я слышал, как Айрин открывает двери комнат, распахивает дверцы буфета, ищет под кроватями, в шкафах.

Эмми знает, где он, подумал я. Она расскажет, что случилось, кто это сделал, что стало с Медвежонком. Я крепко схватил ее за плечи и сильно встряхнул.

Моя жена снова застонала. Ее губы запеклись и растрескались, лицо осунулось.

– Эмми! Эмми, ты слышишь меня?

Она издала неопределенный звук. Ее язык распух и не шевелился.

– Эмми, где Медвежонок? Что с Медвежонком, Эмми?

Только когда я приподнял ее и попытался усадить прямо, мне стало ясно: не обязательно приводить Эмми в себя, чтобы узнать, где мой сын.

Медвежонок, серый и бездвижный, лежал рядом с ней, свернувшись клубочком. Он был таким крошечным, что я его не заметил и чуть не придавил коленом.

Никогда раньше мой сын не казался мне таким маленьким.

Я взял его на руки. Он почти ничего не весил.

Его веки были плотно сомкнуты, фиолетовые губы распухли. Я поднес тельце к уху и не услышал дыхания, проверил пульс на запястьях и на шее, надеясь различить слабый стук. Ничего.

Это был худший момент в моей жизни.

Айрин обратилась ко мне, но ее голос доносился словно с другого берега реки, заглушаемый воем ветра.

Я открыл моему сыну глаза и посветил в них фонариком. Они были тусклыми и безжизненными, как у снулой рыбы.

Эмми

В этом месте Дэн всегда останавливается. Закрывает книгу. Делает глубокий вдох. Прикрывает глаза, словно переживая то мгновение заново.

В павильоне собралось не меньше трехсот человек. Все затаили дыхание.

Дэн оглядывается, берет стакан с водой, делает глоток, прижимает книгу к груди, заложив большим пальцем нужную страницу. На задней обложке – наша фотография: мы держимся за руки и выразительно смотрим друг другу в глаза. ПростоМама и ПростоПапа, «Жизнь ради лайков: голая правда». За шесть месяцев продано полмиллиона экземпляров.

– Извините, – произносит Дэн дрогнувшим голосом, обращаясь куда-то к задним рядам. Ставит стакан на место, откашливается.

Актер из него никудышный.

На лицах слушателей отражается сочувствие. Таких же взглядов удостаиваюсь и я, когда делюсь материнскими заботами в компании мамочек, готовых выложить деньги за мое общество. Черт, у Дэна получается даже лучше, чем у меня. По моим прикидкам, у восьмидесяти процентов зрительниц глаза на мокром месте. Какая-то женщина громко сморкается. Девушка в первом ряду обнимает рыдающую подругу.

Мне кажется, или Дэн смахивает слезу? Это что-то новенькое. В прошлый раз, две недели назад, на книжном фестивале в Эдинбурге, он так не делал.

Не поймите меня неправильно: нам нелегко, приходится заново все переживать. Вообще-то, если начистоту, я и больницу-то с трудом помню, не то что дом. Те ужасные часы, которые Дэн запомнил на всю жизнь, для меня – какое-то смазанное пятно.

Говорят, первое, что я сделала, как только пришла в себя на зловонной кровати, и потом, в больнице, – спросила, где Медвежонок. Помню ярко освещенную комнату, незнакомый потолок, лицо Дэна. Врачи делают все возможное, сказал он. Медвежонок был чрезвычайно истощен, слаб и обезвожен. К счастью, «Скорая» приехала быстро.

Полиция обнаружила машину той женщины, брошенную на парковке где-то на южном побережье, в полутора часах езды от дома. В бардачке нашли обручальное кольцо, на полу водительского сиденья – туфли. Ее звали Джилл. На приборной доске лежал больничный пропуск с именем.

– В самые мрачные дни, в самые темные ночи я проклинал «Инстаграм» и спрашивал себя, стоит ли делиться своей жизнью с двумя миллионами подписчиков в качестве ПростоПапы. Разумеется, я понимаю желание моей жены полностью удалиться из социальных сетей и всецело его уважаю. Однако, как писатель, я чувствую себя обязанным делать единственное, на что способен, – писать свою историю, нашу историю, совместно с моей замечательной, мудрой и прекрасной женой. Кроме того, мы должны поблагодарить нашего талантливого редактора. – Она стоит слева от сцены, сжимая, насколько я могу судить, исключительно дорогую сумку «Прада». – Наверное, было бы слишком легко обвинять социальные сети в страданиях, которые та женщина навлекла на нашу семью. – Дэн качает головой, закусывает губу. – Сейчас я скажу ужасную вещь: от осознания того, что она мертва и больше не может причинить нам вреда, мне гораздо легче. Но вот что я понял, когда писал эту книгу, ставшую, к нашему удивлению, бестселлером по версии «Санди таймс» и «Нью-Йорк таймс»: когда нам потребовалась помощь, интернет-сообщество сплотилось вокруг нас. Против каждого злодея вроде этой Джилл есть тысячи сердец, лучащихся добротой.

Выхожу на свежий воздух и за павильоном обнаруживаю маму: покачиваясь на каблуках, она смакует очередную порцию просекко. Интересно, что бы подумали все эти люди, если б узнали правду: та ненормальная, Джилл, обвинила меня в гибели ее дочери и внучки.

Орлиным взором, натренированным различать мельчайший шрифт в контрактах, Айрин углядела мое имя на коричневом конверте, лежащем на столе в гостиной, и успела припрятать его до приезда полиции. Дэн в это время плакал, обнимая безжизненное тело Медвежонка.

Что тут скажешь – нашему агенту хладнокровия не занимать.

Айрин даже Дэну целых две недели ничего не говорила. Видимо, наблюдала за информационной бурей, размышляя, как извлечь наибольшую выгоду из ситуации. За считаные дни я превратилась в настоящую знаменитость – не инстаселебрити, а реальную селебрити. Посыпались запросы с индонезийских радиостанций, австралийских ток-шоу, американских кабельных каналов, из «Ньюснайт», «Панорамы» и даже «Эллен»[19]. Все жаждали взять у меня интервью.

Но что более важно – Айрин наблюдала за реакцией Дэна на глобальную шумиху. Ее интересовало, как он справится с бесконечным потоком новостей о писателе, превратившемся в гибрид Себастьяна Фолкса и Шерлока Холмса, дабы спасти жену и ребенка от неминуемой смерти.

Так что же с международным интересом и вниманием мировой общественности? Как выяснилось, моему мужу это ужасно понравилось.

К тому времени как мне показали письмо Джилл, он уже накропал мемуары о моем похищении и использовал эту историю в качестве трамплина, чтобы исследовать темную сторону интернет-славы. Истинные мотивы Джилл оказались не раскрыты.