У Теда была машина, купленная им за сто долларов, ему стало жалко, что Розмари промокнет под дождем, и он предложил ее подвезти.

Рассказывая эту историю, Карин вспомнила, как обычно рассказывали ее родители — хохоча и перебивая друг дружку. Тед всегда упоминал цену автомобиля, его марку и год выпуска («студебекер» 1947 года), а Розмари не забывала сообщить, что дверца со стороны пассажира не открывалась и Теду пришлось выйти и дать ей возможность перелезть через водительское сиденье. А он рассказывал, что вскоре повел ее на первый в ее жизни кинофильм — на дневной сеанс, — фильм назывался «В джазе только девушки», и когда он вышел на улицу при ярком дневном свете, все лицо у него было в помаде, ибо чего бы там прочие девушки ни делали с помадой — растирали, пудрили или еще что, Розмари об этом не ведала. «Вот это был энтузиазм!» — всегда говорил он.

А потом они поженились. Прямо у священника в доме — Тед дружил с сыном настоятеля местной общины. Их родители не знали, что они задумали. И прямо после церемонии у Розмари начались месячные, и первое, что совершил Тед в качестве женатого мужчины, — это побежал покупать коробку «Котексов».

— А твоя мама знает, что ты мне рассказываешь о таких вещах, Карин?

— Она не будет против. А потом ее мать слегла — ей стало ужасно плохо, когда она узнала, что они поженились. Если бы родители Розмари знали, что она собирается замуж за безбожника, они бы заперли ее в церковной школе в Торонто.

— За безбожника? — переспросила Энн. — В самом деле? Как жаль.

Наверное, она имела в виду, как жаль, что после всех этих волнений брак не продлился долго.

Карин свернулась калачиком на сиденье и ткнулась головой в плечо Розмари.

— Тебе не мешает? — спросила она.

— Нет.

— Я, вообще-то, не собираюсь спать. Хочется видеть, как мы повернем в долину.

Розмари запела:

— Проснись, проснись, моя Кори…[42]

Она пела протяжно, глубоким голосом, подражая Питу Сигеру на пластинке, а следующее, что Карин помнила, — машина остановилась и они взобрались по узкой, разъезженной дорожке к трейлеру и сели под деревьями позади него. Над дверью горел свет. Впрочем, Дерека внутри не было. Ни Дерека, ни его вещей. Карин не хотелось перебираться внутрь. Она барахталась и сопротивлялась, очаровательно капризничая, чего никогда бы не позволила себе, окажись рядом хоть кто-то, кроме Розмари.

— Ну же, вылезай. Еще минутка — и ляжешь в кровать, — сказала Розмари, со смехом выволакивая дочь. — Ты думаешь, я смогу тебя нести?

Наконец ей удалось извлечь Карин из машины. Ведя спотыкающуюся девочку к двери трейлера, Розмари сказала ей:

— Смотри, какие звезды! Посмотри на звезды — какие они расчудесные!

Но Карин только бурчала что-то, не поднимая головы.

— Спать, спать, — сказала Розмари.

Они были уже внутри. Едва ощутимый запах Дерековой марихуаны, кофейных зерен, старого хлама. Запах закрытого трейлера, ковриков, кухни. Не раздеваясь, Карин плюхнулась на свою узкую кровать, и Розмари метнула в дочку ее прошлогоднюю пижаму.

— Давай-ка переоденься, а то завтра будешь себя отвратительно чувствовать, когда проснешься. Утром занесем твой чемодан.

Карин совершила, как ей казалось, нечеловеческое усилие, чтобы привести себя в сидячее положение, и стащила с себя одежду, а потом натянула пижаму. Розмари ходила по трейлеру, открывая окна. Последнее, что Карин услышала: «Вот эта твоя помада, зачем она вообще?» А последнее ощущение — махровая кухонная тряпочка, по-матерински нещадно нападающая на ее лицо. Карин сплюнула вкус этой тряпки, наслаждаясь своим ребячеством, и прохладной постелью под собой, и жаждой сна.

Это была субботняя ночь. Субботняя ночь и раннее утро воскресенья. В понедельник утром Карин спросила:

— А ничего, если я схожу проведаю Энн?

— Конечно, шагай, — сказала Розмари.

В воскресенье они проспали допоздна и весь день не выходили из трейлера. Розмари удручало, что день напролет не прекращался дождь.

— Ночью сияли такие звезды. Звезды были видны, когда мы шли домой, — сказала она. — Ну вот, первый день твоих каникул — и дождик идет.

Карин пришлось утешать ее, что, мол, все в порядке, она чувствует такую лень — даже и не хочется никуда выходить. Розмари приготовила ей cafe au lait[43] и разрезала дыню, недозрелую дыню (Энн бы это заметила, а Розмари — нет). В четыре часа дня они пообедали беконом, вафлями и клубникой с фальшивыми взбитыми сливками из баллончика. Солнце село около шести вечера, но они все еще были в пижамах. День пропал.

— По крайней мере, не смотрели телевизор, — сказала Розмари. — Хоть с этим нас стоит поздравить.

— Пока не смотрели, — сказала Карин, включая телевизор.

Они сидели среди кип старых журналов, которые Розмари сняла с буфета.

Эти журналы достались матери вместе с трейлером, когда она переехала сюда, и она сказала, что вот наконец-то выбросит их, надо только пересмотреть, нет ли в них чего-то стоящего. Сортировка не очень-то продвигалась — Розмари все время находила что-нибудь и прочитывала это вслух. Поначалу Карин было скучно, но она позволила увлечь себя этой стариной с гигантской рекламой и некрасивыми прическами.

Она заметила, что поверх телефона лежит свернутое в несколько слоев одеяло, и спросила:

— Ты что, не знаешь, как отключить телефон?

На что Розмари ответила:

— Вообще-то, я не хочу его отключать. Я хочу слышать, что он звонит, и не снимать трубку. Иметь возможность игнорировать его. Просто не хочется, чтобы он звонил слишком громко, вот и все.

Но он так и не зазвонил, ни разу за весь день.

Наутро в понедельник одеяло все так же лежало на телефоне, а журналы отправились в кладовку, потому что Розмари снова не решилась их выбросить. Небо хмурилось, но дождя не было. Они опять встали очень поздно, потому что до двух часов ночи смотрели фильм.

Розмари разложила на кухонном столе какие-то отпечатанные листки. Не рукопись Дерека — та большая куча исчезла.

— А книга Дерека на самом деле была интересной? — спросила Карин.

Раньше ей бы в голову не пришло спросить Розмари об этом. Рукопись эта была вроде большого спутанного мотка проволоки, все время лежавшего на столе в кухне, клубка, который Розмари с Дереком пытались распутать.

— Ну, он все время переделывал ее, — сказала Розмари. — Она интересная, но путаная очень. Сначала его интересовал только Ла Саль, а потом он увлекся Понтиаком[44] и захотел охватить слишком многое, и ему все время чего-то не хватало.