его после работы и в глаза не видели, – сказал Молоканов. – И сегодня с утра… Честно говоря, я думал, что это вы его куда-нибудь… э… снарядили.

– Кто бы сомневался, – проворчал Басалыгин. – Что ж, придется, видимо, прочесть вам небольшую лекцию о событиях минувшей ночи. Вас пытались разыскать, но вы были недоступны, все трое, и теперь я точно знаю, почему. Так вот, господа офицеры, сегодня в начале третьего ночи в дежурную часть поступил вызов от пенсионерки Фроловой, проживающей, как выяснилось позднее, в одном подъезде и даже на одной лестничной площадке с небезызвестным вам Щегловым…

– Так-так-так, – подобравшись, заинтересованно произнес Молоканов.

– Попрошу не перебивать. Сон у упомянутой дамы чуткий, просыпается она от малейшего шума. Где-то без четверти два ее разбудила возня в подъезде. Она слышала, как хлопнула дверь квартиры Щеглова, и удивилась: ей, видите ли, казалось, что сосед дома, она будто бы слышала, как он уже несколько раз входил и выходил, хотя вел себя тихо. На этот раз, впрочем, он уже не заботился о соблюдении тишины – топал, что-то ронял и, кажется, даже падал сам. Слышимость в доме отличная, так что старуха, не вставая с кровати, могла следить за всеми его передвижениями…

– К чему это вы клоните? – с беспокойством спросил Арсеньев.

– Я просил не перебивать, – напомнил Басалыгин. – Так вот, судя по доносившимся из квартиры звукам, Щеглов посетил уборную, упал там, повозился немного и затих. Фролова решила, что сосед напился и заснул – что ж, дело молодое, – и совсем уже было собралась снова задремать, как вдруг услышала за стенкой звук, показавшийся ей похожим на выстрел. Вызванный ею наряд обнаружил в квартире Щеглова – как вы понимаете, мертвого.

– Ё-моё, – растерянно произнес Арсеньев. – Эх, Вася, Вася…

Молоканов открыл рабочий блокнот, что-то быстро записал и, держа ручку наготове, с видом прилежного ученика воззрился на полковника. Его и без того заплывшие глаза сощурились, превратившись в узенькие темные щелки, разбитые губы поджались. Несмотря ни на что, он был настоящий опер и умел отделять главное от второстепенного. Его давняя вражда с полковником Басалыгиным была ничто по сравнению с безвременной насильственной смертью младшего коллеги, и сейчас, получив страшное известие, он выглядел как человек, готовый немедленно приступить к решительным действиям.

– Щеглов сидел в кресле, держа в руке табельный пистолет, из которого, судя по всему, и застрелился. Выстрел произведен в висок, в упор. На столе рядом с креслом обнаружены пустая бутылка из-под водки и стакан, на полу в коридоре, около двери туалета, стоит еще одна, из-под виски «Белая лошадь», с остатками этой самой лошади на донышке.

– Ё-моё, – повторил Арсеньев.

Молоканов продолжал быстро-быстро строчить в блокноте.

– При осмотре тела, – продолжал полковник, – на нем, помимо всего прочего, был обнаружен цифровой диктофон «Филипс». Кто-то включил его, решив, очевидно, что там может быть предсмертное послание. Вместо этого в памяти диктофона обнаружился ряд рабочих дневниковых записей, каждая из которых начинается чем-то вроде заголовка. Ну, как в кино показывают ученых или, скажем, следователей, которые записывают свои мысли и результаты опытов на диктофон: я такой-то и такой-то, сегодня такое-то число…

– Я думал, так на самом деле не бывает, – не поднимая головы от своих записок, заметил Молоканов.

– Бывает, – заверил его Басалыгин. – Так вот, что самое интересное: диктофон, как оказалось, принадлежал следователю Терентьеву.

– Допрыгался гад! – с искренним чувством выпалил Арсеньев. – Доведение до самоубийства, вот как это называется!

– Допрыгался, да, – подозрительно ровным голосом согласился Басалыгин. – Разумеется, с Терентьевым сразу же попытались связаться. Мобильный телефон не отвечал, а дома трубку сняла жена и сказала, что Терентьеву позвонили вечером – по его словам, с работы, – он спешно куда-то уехал и до сих пор не вернулся. В общем, опуская мелкие подробности, перейду к основной сути. Его нашли в лесу, в сорока с чем-то километрах от Москвы. Машина сгорела дотла, а Терентьев мертв. И, судя по некоторым, хорошо знакомым всем нам признакам, убил его не кто иной, как Зулус.

Басалыгин замолчал и с утомленным видом откинулся на высокую кожаную спинку вертящегося кресла, рассматривая подчиненных холодным, изучающим взглядом из-под набрякших век.

Подчиненные, даже непрошибаемый Молоканов, выглядели совершенно убитыми.

– Вот так новости, – пробормотал Арсеньев. – Стоило один раз расслабиться, и на тебе… Эх, Вася, Вася!

Молоканов зачем-то полистал свой блокнот, почесал переносицу концом шариковой ручки и сказал:

– Как-то странно получается. Или здесь нет никакой связи, или…

– Или наш Вася был еще тот фрукт, – неожиданно оживившись, подхватил Арсеньев. – Что у них там вышло с Терентьевым, зачем ему понадобился этот дурацкий диктофон, не знаю. Можно предположить, что он хотел стереть какую-то запись, касающуюся его… скажем так, увлечений в свободное от работы время.

– Ваших увлечений, – многозначительно уточнил полковник.

– Наших? Почему наших? Мы ничем особенным не увлекаемся. По крайней мере, ничем таким, чем стоило бы интересоваться прокуратуре.

– Ну-ну, допустим. И что дальше?

– А дальше получается, что он грохнул важняка, а потом испугался, напился и спьяну пустил себе пулю в висок. То ли совесть его замучила, то ли просто «белочку» поймал…

– А голова? – хмуро спросил Молоканов.

– Чья голова? А, Терентьева! Ну что – голова… Ты что, хочешь сказать, что наш Базилио Щеглов и Зулус – одно лицо? Не может этого быть! Хотя…

Он глубоко задумался, в рассеянности поглаживая кончиками пальцев оставленные чьими-то ногтями царапины на щеке.

– А здорово тебя по башке треснули, – сказал Молоканов. – Вот уж действительно, все смешалось в доме Облонских… Да какой из этого щенка Зулус? Если он Зулус, с чего это его вдруг повело стреляться? Думаю, Терентьева действительно убил он. Почему – не знаю, видимо, были причины. Убил, отрезал голову, чтобы обставиться под Зулуса, а потом нервишки не выдержали, и – вуаля…

– Хорошая версия, – одобрительно произнес Басалыгин. – Главное, удобная.

– Для кого? – удивился Арсеньев.

Полковник вздохнул и побарабанил пальцами по краю стола.

– Если бы не ваши расквашенные физиономии и не этот вот протокол, – он снова помахал в воздухе пресловутой бумажкой, – я бы сказал, что для вас. Но поскольку у вас стопроцентное алиби… Думаю, вы просто не могли успеть и разделаться с Терентьевым, и нализаться до такой степени, чтобы