– Циано чем??

– Цианотипией! Это такой вид художественной фотографии. Там нужна берлинская лазурь, ее нелегко найти, а Ферроцин – это и есть берлинская лазурь, и он в аптеке продается. Вот я и купила. Если эти таблетки растворить в воде, то должен получиться как раз нужный раствор. Давно уже хочу попробовать, да все руки не доходят.

– Лина, тут явно не полная банка.

– Ну да, я пробовала уже сделать раствор. Но до самой фотографии так и не дошла, – Лина вздохнула. – Ника опрокинула раствор на пол, еле отмыла все. Решила в другой раз попробовать, когда она спать будет.

Алекс с сомнением смотрел то на Лину, то на банку с таблетками. Потом повернулся к дочери, которая уже сама стянула с себя комбинезон и сидела на полу, разглядывая упавшие баночки и коробочки.

– Ника, – Алекс присел на корточки рядом с девочкой, – мама давала тебе эти таблетки? – он показал ей банку. Ника взяла ее в руки и покрутила перед глазами, потом засмеялась и отдала обратно папе.

– Неть! – сказала она и засмеялась. – Красивые, как конфетки! Можно съесть?

– Нет, конечно, – Алекс убрал банку на стол. Лина смотрела на него возмущенным взглядом.

– Ты что, не веришь мне? Да она даже и не смогла бы проглотить такую таблетку! Я ей даю только капли и порошки. Она не умеет пить таблетки.

Лина, поджав губы, стала собирать лекарства обратно в коробку. Алекс стоял посреди кухни и растерянно следил за ее действиями. Его обуревали сомнения. Неужели он напрасно обвинил жену бог знает в чем? Неужели это ошибка? Но как же так могло получиться? Он вновь посмотрел на Нику. Лишившись игрушек, она снова подошла к папе и заглядывала ему в глаза.

– Поиграешь со мной?

Алекс вновь опустился рядом с ней на корточки:

– Мне надо вернуться на работу. Давай поиграем вечером.

Лина саркастически хмыкнула. Обычно Алекс возвращался, когда дочь уже спала. Алекс добавил:

– Сегодня вернусь пораньше.

– Ураа! – закричала Ника.

Алекс поцеловал ее, вышел в коридор и начал обуваться. Лина вышла следом и следила за ним, опершись на стену. Алекс избегал смотреть ей в глаза. Ему уже было стыдно за свою выходку. Жена проводила с дочерью столько времени, сколько ему и не снилась. Знала все о ее здоровье. Посвятила всю себя ей. Кто он такой, чтобы сомневаться в ее действиях? Что он вообще знает о том, как заботиться о детях? Он закончил завязывать шнурки, кивнул Лине и вышел за дверь.

Лина молча закрыла за ним дверь. Накормила Нику обедом и уложила спать. Потом вернулась в кухню и взяла в руки телефон. Набрала номер. На том конце некоторое время раздавались долгие гудки, потом взяли трубку. Голос сестры заметно дрожал:

– Алло.

– Держись подальше от меня и моей семьи. Не смей больше никогда вмешиваться в наши дела. Не смей писать и звонить моему мужу или мне. Живи своей жизнью и оставь меня в покое. Не вздумай больше никому ничего рассказывать. Алекс тебе не поверил, и никто не поверит. Если ты хоть кому-нибудь хоть что-нибудь расскажешь, я подам на тебя в суд. Я расскажу, как в детстве ты имитировала болезнь. Как ты сама себя травила. Я всем расскажу, что ты сумасшедшая, я добьюсь, чтобы тебе запретили приближаться к моей семье. Я обвиню тебя в клевете, ты поняла? Забудь обо мне и моей семье.

Лина нажала отбой. Глубоко вздохнула, постояла, закрыв глаза. Потом отправилась в свою спальню и выдвинула нижний ящик комода. Там лежали несколько коробок с надписью «Набор для цианотипии». Лина вытащила один из них. «Что ж, – сказала она сама себе, – Лучше поздно, чем никогда».

* * *

Она действительно написала через несколько дней, хотя Стас и не верил в это и старался не ждать. Был вечер, он снова задерживался на работе. На улице дул пронизывающий ветер, выходить туда совсем не хотелось. У него был большой запас кофе, пиццы и куча работы, которую не хотелось, да и не было смысла откладывать на завтра. Поэтому он решил в очередной раз заночевать у себя в каморке.

Когда пришло сообщение, он сосредоточенно вглядывался в формулы и цифры на экране, и не сразу стал читать, будучи уверенным, что это какой-нибудь спам. Когда же он все-таки открыл сообщение, то не поверил собственным глазам: «Я возле твоего подъезда». Вскочил, стал бегать по комнате, судорожно размышляя, как лучше поступить. Поняв, что теряет драгоценные минуты, он, наконец, набрал ее номер.

– Алло.

– Слушай, я не дома сейчас, я остался на работе. Приезжай сюда? Сможешь?

После некоторой паузы она ответила:

– Смогу.

И положила трубку. А он принялся снова бегать по кабинету, пытаясь навести в нем порядок – мыть кружки из-под кофе, убирать лишние вещи с дивана, протирать пыль на столе и подоконнике, сминать и выбрасывать в урну валяющиеся на полу ненужные бумаги со старыми расчетами. Потом бросился к раковине в углу, умыл пылающее лицо холодной водой и прополоскал рот. Причесал волосы пальцами и поправил воротник рубашки. Потом накинул куртку, вышел из кабинета и быстро зашагал по коридорам к выходу. Сонный вахтер дремал в кресле, одним глазом глядя какой-то отечественный сериал про преступников, Стас махнул ему рукой, тот вяло махнул в ответ и нажал кнопку, открывающую двери – он привык, что Стас периодически ночует на работе.

Стас вышел на промозглый ветер и стал прохаживаться по крыльцу, втягивая голову в плечи, чтобы хоть как-то защитить уши от холода. Такси подъехало через десять минут. Он подбежал ее встретить. Она тоже куталась в пальто и прикрывала лицо от ветра. Они молча подошли ко входу, Стас постучал кулаком по стеклу, дверь запищала и открылась. Увидев Стаса в компании, вахтер заинтересованно приподнялся в кресле, разглядев женщину, довольно усмехнулся и откинулся обратно. Стас взял Лину под руку и повел по коридорам в свой кабинет.

На этот раз между ними не было никакой неловкости. Стас успел только заметить, как сияют ее глаза и какой решительный у нее вид. А потом все словно растворилось в тумане.

Она не уехала той ночью. Они остались спать на маленьком узком диване, который Стасу удалось разложить. Они лежали в темноте и тихо разговаривали, вспоминая юность и смеясь над старыми шутками. Стас не видел в темноте ее лица, но слышал голос – точно такой же, как и тогда, и ему казалось, что он сумел обернуть время вспять. Как будто он лежит сейчас семнадцатилетний