Александр Павлович не боялся никаких заговоров, гулял по утрам по Фонтанке. Народ обожал его, его летящую походку…

Императрица Мария Федоровна, возраст которой приближался к сорока пяти годам, полностью оправилась после обрушившегося на нее удара. Она заказала свой портрет в глубоком трауре и раздала всем копии, но от мира не удалилась. Дня нее не составляли особого двора, и фрейлины, а также придворные дамы, носили портрет и шифр[91]обеих императриц — Марии Федоровны и Елизаветы Алексеевны, супруги Александра.

В мае она обычно отправлялась в Павловск, оставленный ей, как и Гатчина, по завещанию Павла Петровича. Там она вела рассеянный образ жизни, более блестящий, чем при покойном супруге. Она давала большие приемы, разбивала сады, вела строительство и вмешивалась в государственные дела.

Матвей Иванович, прибыв в столицу, испросил аудиенцию для вручения подарков Ее Величеству и был очень хорошо принят.

— Я усерднейше благодарю вас за подарки, — сказала Мария Федоровна. — Надеюсь, дела, которые вас привели в столицу, разрешатся благоприятно для вас, генерал. Жизнь провинции всегда возбуждала мое любопытство. Расскажите мне как-нибудь о ваших казаках.

— Почту за честь, Ваше Величество, — склонил голову Платов. — Хотя мы люди скромные, рассказывать особо нечего. Живем по старинке…

— Однако ж князь Таврический много рассказывал о самых диковинных вещах, которые встречаются в вашем краю. Покойник был блестящий рассказчик… Мы все с удовольствием послушаем вас, генерал. Завтра в Павловске мы устраиваем конную прогулку, если погода будет хорошая, — она оглянулась на окно, задержала на нем взгляд, как будто потеряла нить разговора и вспоминала что-то, потом подняла глаза на высокого Платова и с самой наивной улыбкой спросила:

— Вы ездите верхом, генерал?

— О, матушка!.. — только и сказал Матвей Иванович.

Долго прожил Платов в Петербурге, чуть ли не год. Сказочный год. Иногда он даже забывал о цели своего приезда. Обворожительно-женственная и вместе с тем властная Императрица милостиво позволяла служить себе. Она видела в нем какого-то «паладина», грубого, неотесанного, но благородного и верного рыцаря, явно отличала его, и все знали это, и смотрели как на должное, потому что ее воля была в этом кругу непререкаемым законом. Зато она позволяла ему говорить о самом личном, самом сокровенном и выслушивала, как выслушивала бы равного. И вот это ее сочувственное молчание, взгляд в землю, пока он говорил, мягкие замечания и искренние, серьезные советы Платов ценил выше всего, иногда ему казалось, что дороже жизни.

Император Александр заметил это и, заехав как-то к матери, спросил ее:

— Не кажется ли вам, матушка, что атаман Платов стал совсем петербуржец? Еще немного, и он потеряет свое обаяние казака и станет обычным генералом вашей свиты, матушка.

— Ах, он так забавен. А как ездит верхом! Вы бы видели, что он делает в седле, это что-то вроде итальянского акробата, но гораздо благороднее, и, заметьте, в его возрасте это просто удивительно.

В это время объявили, что атаман Платов просит доложить о себе Ее Величеству.

— Да, конечно. Я хочу его видеть, — сказала Мария Федоровна и, пока атаман не появился, заметила сыну: — Мне кажется, что этому казаку лучше быть здесь, у нас, а не среди верного ему народа.

— «Верного ему народа»? Льщу себя надеждой, что казаки прежде всего верны России, а не Платову. Впрочем, вы преувеличиваете, матушка. Если б все было так, как вам видится, я велел бы посадить его в крепость.

— Он уже сидел в крепости, и тем не менее именно его рекомендовали вам как самого верного из всех казаков.

— Я достаточно вознаградил его, — суховато сказал Александр.

— Никто и никогда не считает себя вознагражденным достаточно… А вот и наш атаман, здравствуйте, Матвей Иванович! — прервала она разговор с сыном, увидев входившего Платова.

Платов знал, что царь здесь, но притворился, что остолбенел, растерялся.

— Здравствуйте, Матвей Иванович, — повторил за матерью Царь; сам великий артист и притворщик, он прекрасно понял Платова. — Ее Величество сейчас говорили мне, как хорошо вы ездите верхом.

— У нас, Ваше Величество, малые дети так ездют. Я, сказать по правде, отяжелел последнее время, кости уже не те, а в молодости, бывало… — улыбнулся Платов.

Они говорили об обычных вещах, и Платов сразу сделался простым, домашним.

— И все же, где лучше жить, на Дону или здесь? — спросил Александр.

— Дома дешевле, — усмехнулся Платов. Но прогнал усмешку и добавил: — Но здесь не в пример красивше.

— Мой добрый Матвей Иванович, — вмешалась Императрица, — скажите мне всю правду: что вам недостает и не надо ли чего.

— Нет, Ваше Величество, благодарствуйте, пока выкручиваюсь. Мне еще при Ее Величестве Екатерине Великой нарезали девять тысяч десятин под Херсоном, но за неимением времени я эти земли не заселил. Теперь вот забрали у меня эту землю, но зато дали по рублю за десятину. На девять тысяч я еще поживу, еще надоем вам, Ваше Величество.

— Ну что вы такое говорите! Поверьте, мы умеем ценить ваше общество. Пойдемте в диванную, там вы расскажите нам о ваших любимых казаках. Надеюсь, что мы услышим много новенького, — пригласила Мария Федоровна, направляясь в диванную и делая какие-то распоряжения графине Ливен, показавшейся навстречу.

Александр и Платов пошли вслед за ней.

— А отчего, Матвей Иванович, на вас галстук белый? — вполголоса спросил царь, так, чтоб не слышала мать.

Вся российская армия и вся гвардия носили черные шелковые галстуки. Но Платов не мог выглядеть, как все, в глазах императрицы, поэтому он демонстративно повязывал белый.

— Белый опрятнее, — с простодушием ответил Платов царю. — А запачкается, так вымыть можно…

Александр невольно улыбнулся, но сказал:

— Сделайте мне удовольствие, даже в гости ходите одетым по форме.

— Слушаюсь, Государь.

Император знал, что мать создала свой кружок из людей, заведомо не причастных к прошлому заговору, и ему неприятно было бывать здесь, постоянно чувствовался намек, что он, царь, либо недостаточно силен, чтобы расправиться с заговорщиками, либо сам причастен к заговору, лишившему жизни его отца Павла Петровича. А то, что в этот кружок был допущен Платов (Император знал, что его принимали в самом тесном кругу, за ужином на двенадцать кувертов), старый «екатерининский» генерал, пострадавший от покойного Павла, показывало всем — нет, не павловские любимчики, обиженные новой властью, собрались вокруг вдовствующей императрицы, а просто люди благородные, рыцарственные, верные самой идее трона, верные России, их не сбить милостями и подачками.