Малиновые с зеленым сполохи на западе, глубокая синева на востоке, на холме у горизонта силуэты луковиц собора и колокольни Троицы. Когда тихо, и перезвон долетает.

Днем растаяло, сейчас, под вечер, подмерзло, от хруста ломит в ушах. Кому придет в голову забрести вечером в пустой парк? Собак выводят рано утром и поздно вечером, а сейчас безвременье, и в парке чувствуется некая затаенность – городские шумы как сквозь подушку, густой темнеющий воздух, легкие звуки непонятного происхождения – не то ветки потрескивают, не то сорвалась и полетела в сугроб шишка, не то снежный ком. И запах снега, в котором арбуз, крахмальная простыня, мокрые варежки и талая вода.

Юнона шла по аллее, цокала каблуками, прятала руки в широких рукавах шубы; длинные волосы рассыпались по плечам – Евгений говорит: волчья грива. Просто шла. И рассеянно думала о всяких значительных и незначительных, но приятных вещах. О том, что нужно зайти купить что-нибудь к ужину, о новом шелковом халатике-кимоно, о том, что сегодня придет Евгений. Евгений… радость, томление… усталость отступает, и цифры, деньги, проценты тоже отступают… Как же мало это все значит, если придет Евгений!

Даже в цокоте каблуков его имя: Ев-гений, Ев-гений, Ев-гений… Гений.

Она не сразу заметила сидящую на скамейке женщину. Юнона замерла – она готова была поклясться, что парк был пуст еще минуту назад и на скамейке никто не сидел. Редкие снежинки пролетали в голубоватом свете фонаря с разбитым стеклом, скамейка утопала в нетронутом сугробе, дорожки к ней протоптано не было. На скамейке неподвижно сидела женщина в белой норковой шубе – Юноне был виден ее профиль. По-прежнему летел косо снег; он мягко ложился на короткие рыжие волосы женщины. Она сидела, опираясь на ажурную спинку, всматриваясь в догорающий закат. Короткий нос, вздернутый подбородок.

Юнона поднесла руку к горлу, сглотнула. Ей стало жарко – она неуверенно переступила на месте. Расстегнула шубу. Сделала шаг к скамейке и позвала:

– Марта?

Женщина на скамейке осталась неподвижной. Пугающе неподвижной. Юнону снова окатило жаркой волной.

– Марта?! Ты?!

– А Евгений знает? – пробормотала она.

Вот-вот, Евгений! Самое главное, конечно! Евгений! Болевая точка. Выстраданный, долгожданный, вымоленный у судьбы, у неба, у Бога. Придет сегодня… и останется. До утра. Хоть так. Пока так, а потом… посмотрим! Уж она, Юнона, сумеет привязать. Незаметно, исподволь. Свобода? Конечно, дорогой, как тебе удобно, я же понимаю. Челночные рейсы туда-сюда – конечно, тебе нужно одиночество, свой чертов кабинет, своя чертова настольная лампа, ночные бдения, задернутая штора… ты человек творческий… сиди, смотри в стенку, ковыряй в носу, сочиняй. Крепкий чай в большой керамической кружке, коньяк в серебряной рюмке… Эстет.

Пишет. Сочиняет. Творит. Ковыряет в носу. Иногда ей хотелось заорать: «Эти твои гребаные высоколобые романы никому на фиг не нужны!» Но Юнона мудрая женщина – пиши, дорогой, это так… тонко! Удивительно! Грандиозно! Гениально!! Даже больно глазам, ушам, и скулы сводит… Последнее – про себя. Я тебе не блаженная Марта! Это – тоже про себя. Улыбчивая, молчаливая, незаметная, со своей мерзкой рассеянной улыбочкой, бездельница, иждивенка, вечная содержанка… Первый муж, крутой мужик с волчьим взглядом, оставил на беззаботную жизнь и вовремя… как бы это… изобразить поделикатнее… подставил лоб под бандитские пули конкурентов. Или что там у них произошло? Взрывчатка? Не важно.

Что они все в ней находили? Евгений говорил, что она леди. Тонкие пальцы, рассеянный взгляд, бледный рот…

Леди Марта. Ненавижу! До сих пор. Навсегда.

Я не такая! Я личность – жадная, нетерпеливая, сильная. Я совсем другая. Я… я… истребитель слабых! Победительница. Юнона. Протягиваю руку и беру. А ей в руки шло само… всю жизнь пруха.

Тут еще вопрос… вопросик… висит в воздухе. Зачем он тебе? Со своими ночными бдениями, убогими, никому не нужными книжками, скукой, депрессиями, капризами… Красив. Да, не отнимешь. До того красив, что сердце сжимается. От голоса по телефону боль в сердце и спазм в животе. Зачем? А зачем мне квартира в центре? Итальянская мебель? «Лексус» последней модели? Затем. Евгений – штучная работа, любимое дитя природы и обстоятельств. Хочу! Протягиваю руку осторожно, медленно, как к поющей птице, и – хвать! Теперь не вырвется! Да с таким даже по улице пройтись! А связи! Литературная тусовка, местные дворяне, снобы и бездельники всех мастей; а темы для разговоров – без словаря не суйся. Элита. Статус. Порода. А она, Юнона, – банкир. Леди-деньги, и в гробу она видала всех этих бездельников. Презирать-то презирает, а вот поди ж ты… бывает у них, посещает, радуется вниманию и приглашениям. С трепетом объясняет про проценты и вклады. Чувствует глубокое моральное удовлетворение, когда зовут. Вхожа. Имя у нее классное, спасибо матушке. Когда представляется: Юнона, сразу интерес во взгляде, удивление – надо же! Простого человека Юноной не назовут. И всякие попытки опуститься до Юны или Ноны пресекаются на корню. Юнона – и баста!

А эта… блаженная Марта… И ведь дура дурой! Юнона прекрасно помнит – молчит, смотрит, улыбается, а все на задних лапках. Марточка, посмотри! Марточка, как по-твоему? Марточка то, Марточка се. Давно нет, а торчит занозой и ноет…

Евгений говорил, она приносит удачу. Амулет. Талисман. Оберег.

Ненавижу! До сих пор. Навсегда. Себе-то можно не врать.

Они смотрели друг на друга. Юнона, сцепив зубы, та, другая, с неровной рассеянной улыбкой. Горел фонарь с разбитым стеклом, летел косой снег. Умирал запредельный закат. Троицкие колокольни растворились в сумерках, от золотой луковицы осталась слабая светлая точка. Вот… сейчас исчезнет. Исчезла! Теперь – ночь.

Откуда же ты взялась, Марта?

– Марта… ты… как… – Жалкий лепет. – Где ты?! – Глупее не придумаешь.

Где она может быть, как, по-твоему?

– А Евгений знает? Ты… я часто думала… Да, я тебя не любила, но, честное слово! Да скажи ты что-нибудь! – выкрикнула Юнона в отчаянии.

Марта приветливо кивнула и встала. Шагнула из круга света в темноту и пошла в глубь пустого темного парка и через минуту слилась со снегом в своей белой шубе, а Юнона осталась. Замерзшая, она сидела на скамейке и смотрела вслед Марте, никого уже не видя. Наконец с трудом поднялась – колени сковало холодом. Сунула ледяные пальцы в широкие рукава. О Марте напоминали лишь следы в светлом круге – короткая птичья цепочка, невидимая за его пределами. Глухая тишина, летящий снег, пустой парк.

Бред! Это же бред! Этого просто не может быть! Да что же это…

Кажется, она что-то сказала… Что? Не вспомнить. Какое-то слово… шевельнулись губы… слово… может, имя? Юнона. Да! Она сказала «Юнона»! Да! Или… нет?

Юнона вышла из парка в сияющий город – городские шумы, автомобили, толпа – и с удивлением поняла, что плачет. Огни фар и уличных фонарей расплывались, искрили, подмигивали. Лицу было холодно. Она нашарила в сумке мобильный телефон. И сказала, стараясь не всхлипнуть: