Я приказал Бюхнеру свернуть с шоссе влево и двигать на малой скорости вдоль лесополосы. Танки нашей роты поступали также. Из лесополосы русские открыли по нам огонь из противотанковых ружей и орудий. Я увидел, как два Т-III нашей роты потеряли гусеницы, стали кружить на месте, и русские подожгли их, поразив моторные отделения. Я приказал Бюхнеру малым ходом пятиться назад и остановиться за кустарником, который нас прикрывал от лесополосы. Мы остановились и стали ждать приказа командира роты. Мы почувствовали несколько попаданий в нашу машину. Видимо, русские снаряды прошли по касательной, лишь задев башню и корпус, но ощущения были не из приятных…

Мост

Рассказ

Войска 21-го стрелкового корпуса генерал-майора В.Б. Борисова, ведя упорные бои с немецкими танковыми и моторизованными соединениями, отступали на юго-восток. К началу июля 1941 года немцам удалось окружить основные силы корпуса южнее Минска. Комкор, создав ударный кулак, 3 июля предпринял попытку прорыва кольца в районе Узда – Рубежевичи. В ходе прорыва генерал погиб. Войска корпуса вместе с корпусным управлением выходили из окружения порознь, отдельными группами и подразделениями.

17-я Горьковская стрелковая дивизия генерал-майора Т.К. Бацанова, обескровленная в изнурительных боях, потерявшая половину личного состава, почти всю артиллерию, бронетехнику и автотранспорт, прорывалась из окружения по шоссе Москва – Варшава. Буквально по пятам за ней шла немецкая 4-я танковая дивизия под командованием генерал-майора барона фон Лангермана-Эрленкампа, входившая в состав 2-й танковой группы генерал-полковника Гудериана. Ещё немного – и 170 танков дивизии стиснули бы дивизию Бацанова в стальные клещи.

Неподалёку от Кричева, на 476-м километре шоссе Москва – Варшава, у села Сватковичи, шоссе пересекала река Добрость. Бетонный мост через реку сапёры в спешке не взорвали, да и взрывать было нечем. Генерал Бацанов принял решение – во что бы то ни стало задержать противника у этого моста, хоть ненадолго, хоть на полдня. Остаткам дивизии нужно было оторваться, снять угрозу полного окружения, прорваться к Рославлю, к основным силам армии. Он приказал командиру шедшего в арьергарде 55-го стрелкового полка создать у злосчастного моста узел обороны и любым способом задержать немцев.

Молодой майор, командир полка, шёл от комдива озадаченный. «Легко сказать “любым способом”, – осмысливал он приказ, – а их-то нет вовсе, способов этих. Сапёров нет, взрывчатки нет. Из полковой артиллерии остались пять сорокопяток при шестнадцати артиллеристах. Да и то половина раненые. Если оставить орудия у моста, полк без артиллерии останется. Нельзя». Он вызвал командира батареи 45-мм противотанковых пушек.

– Слушай внимательно, старший лейтенант, слушай и думай, что нам делать, – майор кратко изложил приказ комдива.

Стоял жаркий полдень. Остатки дивизии медленно тянулись по мосту на восток. Передовой полк (если три батальона по сто пятьдесят бойцов в каждом можно было назвать полком) уже скрылся из виду. По мосту громыхали повозки дивизионного медсанбата и артиллерийские упряжки противотанковой батареи. Замыкающий 55-й полк в составе ста семидесяти штыков занял оборону на западном берегу Добрости в ожидании приказа об отходе.

Командир батареи старший лейтенант Ерёмин стоял на обочине, на восточном берегу, и в бинокль осматривал местность. Слева от моста колосилось ячменное поле, а за ним виднелись хаты деревни Славковичи. «Нет, – думал комбат, – здесь позиции не выбрать. Местность ровная, словно стол». Справа тоже было поле, ржаное, но в самом его конце, там, где виднелись редкие постройки безымянного хутора, возвышался небольшой холм. «Интересно, – вслух произнёс Ерёмин, – интересно. Холмик-то во ржи укрыт. Отличная позиция!» Прикинул расстояние до моста, выходило метров триста пятьдесят – четыреста. «Отлично!» – воскликнул комбат и широко зашагал к батарее. Он принял решение.

– Старшина! – крикнул Ерёмин. – Старшину ко мне!

Подбежал старший сержант Приходько, старшина батареи, вскинул руку к пилотке, хотел доложить по уставу, но комбат махнул рукой, не до формальностей, мол.

– Построй батарею, старшина, дело одно есть.

Приходько остановил движение батареи, собрал орудийные расчёты, построил их на обочине. Вместе с ездовыми выходило четырнадцать человек. Ерёмин прошёлся вдоль строя, внимательно оглядывая каждого из бойцов. Посеревшие от усталости и пыли небритые лица, у многих, особенно у раненых, потухшие глаза; выгоревшие, мокрые от пота гимнастёрки, стоптанные, давно не чищенные сапоги (армия ещё пока не знала обмоток)…

Комбат расправил под ремнём гимнастёрку, поправил кобуру, заговорил твёрдым, уверенным голосом:

– Бойцы! Эта река и этот мост должны стать непроходимым препятствием для фашистов. Взорвать мост мы не можем, нечем, но дать бой немцам можем. Нужно задержать гадов, дать дивизии оторваться, чтобы снова не попасть в окружение. Одно орудие батареи я оставляю у моста, с одним наводчиком.

Он замолчал и вновь испытывающе оглядел людей. Некоторые лица выражали удивление и даже испуг. Выждав, пока его слова дойдут до каждого, продолжил:

– Да, с орудием останется только один наводчик и я, командир батареи, буду корректировать огонь. За командира батареи останется старшина Приходько. Приказать никому не могу, понимаю, идём на верную гибель, только чудом можем выжить. Нужен доброволец.

Он увидел, как большинство бойцов опустили головы. Молчание затягивалось, требовалось принять какое-то решение, но он не знал какое, не мог он неволить людей идти на верную смерть. Раздавшийся голос вывел его из оцепенения, он даже испугался этого звонкого и бодрого голоса.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите мне остаться у орудия!

Из строя вышел молоденький крепыш невысокого роста с двумя алыми треугольничками на петлицах. «Коля Сиротин, – обрадовался комбат и сразу вспомнил, – наводчик второго орудия первого огневого взвода, хороший наводчик, кстати».

Ерёмин приказал:

– Разойтись! Второе орудие первого взвода к обочине справа!

Старшина продублировал команду, и остатки личного состава батареи потянулись за своими орудиями. Ездовой развернул пару лошадей, подогнал орудие с передком к обочине, соскочил и стал ожидать дальнейших указаний.

Ерёмин с Сиротиным присели на станину. Комбат протянул сержанту пачку «Беломора».

– Кури.

– Спасибо, товарищ старший лейтенант, не курю, – смущаясь, сказал Сиротин.

– Молодец. – Комбат с наслаждением закурил. – Скажи, сержант, почему вызвался добровольцем? Только честно.

Николай не знал, что и сказать. Как-то спонтанно всё вышло, само собой. Он, двадцатилетний паренёк, в батарее считался лучшим наводчиком. По итогам прошлогодних окружных учений ему за отличную стрельбу командир корпуса лично вручил наградные наручные часы, а вскоре ему присвоили звание сержанта. Да и комсомольцем он был. Кому, как не ему, Николаю Сиротину, добровольцем быть?

– Так ведь кто-то должен, – улыбнувшись, ответил сержант, – вот я и решил.

– А как рука? Рана небось не зажила? – Ерёмин заметил, что левый рукав гимнастёрки сержанта пропитался кровью.

В первый день войны, 22 июня, их полк, базировавшийся в Полоцке, немцы бомбили трижды – в четыре утра, в полдень и в три