– Северьян…

– Скажи.

– Северьян, мы – всего день, как знакомы! Я совсем не знаю тебя, и ты совсем не знаешь меня – так чего же ты хочешь? Ты, можно сказать, впервые покинул стены своей гильдии, и я время от времени старалась помочь тебе. Хочу помочь тебе и сейчас.

– Оденься.

Я вытащил записку из-под края подноса. Агия бросилась ко мне, но я легко удержал ее и одной рукой. Записка, видимо, была кое-как нацарапана вороньим пером – я разобрал лишь несколько слов.

– Отчего я не отвлекла тебя и не бросила ее в огонь? Северьян, пусти меня…

– Стой смирно!

– Еще на прошлой неделе у меня был кинжал – мизерикордия с рукоятью из слоновой кости. Нам нечего было есть, и Агилюс заложил его. Будь он при мне сейчас, я зарезала бы тебя!

– Он остался бы в твоем платье, которое сейчас лежит вон там, на полу.

Я оттолкнул Агию, и она (вина в ее желудке было достаточно, посему – не только от силы толчка), пошатнувшись, рухнула в кресло. Поднеся записку к бреши в листве, сквозь которую в харчевню пробивался последний луч заходящего солнца, я прочел: «Эта женщина была здесь раньше. Не верь ей. Труд сказал, этот человек плач. Мама, ты пришла!»

Едва я успел прочесть это, Агия прыгнула ко мне, выхватила записку и швырнула ее вниз, за край помоста. Некоторое время она стояла передо мной, глядя то мне в лицо, то – на «Терминус Эст», который, уже в собранном виде, стоял, прислоненный к подлокотнику кушетки. Быть может, она боялась, что я отрублю ей голову и брошу ее следом за запиской. Но я не двигался с места, и тогда она сказала:

– Ты прочел ее? Северьян, скажи, что – нет!

– Прочел. Но не понял.

– Тогда и не думай о ней больше!

– Да успокойся ты хоть ненадолго! Она и предназначалась-то не мне. Скорее, ее подбросили тебе – но, коль так, отчего положили там, где она была не видна никому, кроме меня? Агия, у тебя есть дети? Сколько тебе лет?

– Двадцать три. Да, более чем достаточно, однако детей у меня нет. Если не веришь, взгляни на мой живот.

Я хотел было подсчитать в уме, но обнаружил, что не имею ни малейшего понятия о том, когда у женщин наступает зрелость.

– Когда у тебя впервые была менструация?

– В тринадцать. Значит, первого могла бы родить в четырнадцать. Ты это хотел высчитать?

– Да. Сейчас ребенку было бы девять… Будучи достаточно смышленым, он вполне мог бы написать подобную записку. Хочешь, скажу тебе, что в ней было?

– Нет!

– Как по-твоему, сколько лет Доркас? Восемнадцать? Девятнадцать?

– Северьян, что бы там ни было – выкинь эту записку из головы!

– Агия, шутки кончены. Ты – женщина. Сколько ей лет?

Агия поджала губы.

– Я бы сказала, что этой мелюзге лет шестнадцать-семнадцать. Она – сама еще ребенок.

Наверное, все вы замечали, что, стоит заговорить о ком-либо отсутствующем, как он тут же является, точно фантом, услышавший зов колдуна. Ширмы раздвинулись, и Доркас предстала перед нами – уже не в привычном облике жалкого, измазанного илом существа, но – полногрудой, стройной, грациозной девушки. Мне приходилось видеть кожу и побелее, но то была лишь болезненная бледность, тогда как кожа Доркас, казалось, сияла здоровьем. Волосы ее оказались золотисто-русыми, а глаза, как и раньше, были темно-голубыми, точно Мировая Река Уроборос из моего сна. Увидев обнаженную Агию, она хотела было вновь скрыться за ширмой, но тело толстухи служанки загородило проход.

– Оденусь-ка я лучше, – сказала Агия, – пока твоя любимица не сомлела.

– Я не смотрю, – пробормотала Доркас.

– А мне плевать, смотришь ты или нет. Однако же, одеваясь, Агия повернулась к нам спиной и, точно обращаясь к густой листве дерева, добавила:

– Теперь нам действительно пора, Северьян. Горнист вот-вот затрубит.

– И что это должно означать?

– Ты не знаешь? – Она повернулась к нам лицом. – Когда солнечный диск касается зубцов Стены, на Кровавом Поле трубит горн – это первый сигнал. Некоторые считают, что это – сигнал к началу поединков, но это не так. Сигнал предназначен стражам внутри города и означает, что настало время запирать ворота. А попутно он означает и начало поединка – если ты успел прийти вовремя. Когда солнце скрывается за горизонтом и наступает ночь, горнист на Стене трубит еще раз – та-таа! С этого момента ворота не будут открыты ни для кого – даже для тех, кто имеет специальные пропуска. Также сигнал означает, что всякий, бросивший или принявший вызов и не явившийся на Кровавое Поле, считается отказавшимся дать сатисфакцию противнику. После этого он может быть убит в любое время и в любом месте, и армигер либо экзультант, нанявший для этого убийц, не запятнает тем своей чести.

Служанка, все это время стоявшая у лестницы и кивавшая, отодвинулась, пропуская в «кабинет» харчевника.

– Сьер, – сказал он, – если у тебя и впрямь назначен поединок, я бы…

– Моя подруга только что сказала то же самое, – оборвал я его. – Нам нужно идти.

Тут Доркас спросила, нельзя ли и ей выпить вина. Я удивился, но согласно кивнул, и харчевник налил ей бокал, который она взяла обеими руками, совсем по-детски. Между тем я спросил хозяина, имеются ли у него письменные принадлежности для гостей.

– Хочешь составить завещание, сьер? Идем – у нас для этого есть особый будуар. И – совершенно бесплатно. Если хочешь, можно сразу же отослать с мальчишкой к душеприказчику.

Взяв «Терминус Эст», я последовал за ним, оставив Агию с Доркас присматривать за аверном. «Будуар», которым хвастал харчевник, оказался крохотным помостом, едва вмещавшим табурет и стол с несколькими перьями, чернильницей и бумагой. Присев к столу, я написал на листе бумаги слова выброшенной Агией записки. Бумага, насколько можно было судить, оказалась точно такой же, и чернила были того же блекло-черного цвета. Посыпав написанное песком, сложив бумагу и спрятав ее в тот карман ташки, которым я пользовался реже всего, я сказал харчевнику, что посыльного не требуется, и спросил, не знает ли он кого-либо по имени Трудо.

– Трудо, сьер? Харчевник призадумался.

– Да. Имя достаточно распространенное…

– Конечно, сьер, я знаю это. Просто пытаюсь вспомнить, кто из знакомых мне и одновременно равных, понимаешь ли, сьер, твоему высокому положению мог бы его носить. Какой-нибудь армигер или же…

– Кто угодно, – сказал я. – Быть может, так зовут официанта, что обслуживал нас?

– Нет, сьер, его имя – Оуэн. Когда-то, сьер, у меня был сосед по имени Трудо – но то было давно, еще до того, как я купил это заведение. Но тебе, надо думать, нужен не он? Тогда есть у меня еще конюх – его зовут Трудо.