– Они-то хотели, – отвечал мой приятель, – как им не хотеть! Да только дело это – безнадежное. Когда кавалерия расчищает армии путь на север, за ней легко поспеть – продвигаемся в лучшие дни на лигу или на две. Если за неделю вычистим три, то – будь уверен, две из них потеряем на следующей. А вот на обратном пути им за нами не угнаться. Пятнадцать лиг в день! Чем они будут кормиться по дороге? Лучше уж подождать зиму. Если на наше место придет новый зенагий, будут у них новые дружки. К тому же кое-кто из старых девчонок и не придет, а вместо них появятся новые – чем плохо? Я слыхал, вчера вечером принесли еще одного из ваших, из казнедеев, но он был при смерти. Ты еще не видел его?

Я ответил, что – нет.

– Один из патрулей доложил, что видели его в городе; хилиарх услыхал и отправил их привести его – нам, сказал, не сегодня-завтра потребуется. Ребята клянутся, будто пальцем его не тронули, однако вот – на носилках принесли. Не знаю, товарищ он тебе или как, но, может, ты захочешь взглянуть на него.

Я сказал, что обязательно навещу его и, поблагодарив солдат за гостеприимство, покинул трапезную – мне не давала покоя тревога за Доркас, вызванная их расспросами, хотя расспрашивали они наверняка просто из любопытства. Вдобавок слишком уж многое осталось без объяснений – как, например, меня ранили, если только под казнедеем, принесенным накануне в лазарет на носилках, имелся в виду именно я; откуда взялась Доркас… Впрочем, меня не столько тревожили ответы, сколько то смутное ощущение, знакомое каждому, в чьей жизни имеется нечто, не подлежащее огласке: неважно, как бы далек ни был вопрос от запретной темы, следующий может проникнуть в самое сердце ее.

Доркас уже проснулась. Она стояла возле моей койки, на которую кто-то поставил миску горячей похлебки.

Увидев меня, она так обрадовалась, что радость ее, точно чума, передалась и мне.

– Я уже думала, ты умер, – сказала она. – Проснулась – нет ни тебя, ни одежды и решила, что тебя одели, чтобы похоронить. – Со мной все в порядке, – ответил я. – Что случилось вчера вечером? Доркас тут же сделалась предельно cерьезна. Я усадил ее рядом с собою на койку и заставил съесть принесенный мною хлеб и суп. Между делом она начала рассказ:

– Ты, наверное, помнишь, как дрался с тем человеком в странном шлеме. Ты надел маску и вышел с ним на арену, хотя я умоляла тебя не делать этого. Он почти сразу же попал тебе в грудь, и ты упал. До сих пор не могу забыть тот лист – он, совсем как пиявка из черного железа, наполовину вошел в твое тело и покраснел, насосавшись крови.

А потом – отвалился. Не знаю, как описать… словно все это не могло быть на самом деле. Но все же было – я отчетливо помню, что видела. Ты поднялся и выглядел при этом так… ну, не знаю. Будто не понимал, где находишься, или же какая-то часть тебя унеслась далеко-далеко… Тот человек хотел тут же добить тебя, но эфор заступился и сказал, что он должен подождать, пока ты не поднимешь свой аверн. И тут твой аверн заизвивался и раскрыл цветок. Тогда я подумала, что он, наверное, распустился прежде, только сейчас поняла, что он, быть может, не раскрывался вовсе – просто я слишком явственно представила себе распустившуюся розу. У него словно бы появилось лицо – такое, как… Если бы яд имел лицо, оно было бы точно таким.

Но ты не замечал ничего. Ты поднял аверн, и он – медленно, точно еще не совсем проснулся – потянулся к тебе. Но твой противник, гиппарх, не мог поверить собственным глазам. Он смотрел и смотрел на тебя; та женщина, Агия, что-то крикнула ему, и он пустился бежать. Люди, что смотрели на поединок, не хотели выпускать его – им хотелось видеть чью-либо смерть. Они попытались его остановить, и тогда он…

Глаза Доркас наполнились слезами. Она отвернулась, чтобы скрыть свою слабость, и я сказал:

– Он хлестнул по толпе аверном и, наверное, убил человек десять, да. А что было после?

– Он не просто хлестнул… После первых двух сам аверн метнулся к людям, словно змея. Те, кто был ужален листьями, умерли не сразу – они закричали, и некоторые бросились бежать, падали, поднимались и снова бежали, как слепые, сбивая с ног других. Наконец какой-то большой, сильный человек ударил гиппарха сзади, и еще подошла женщина с бракемаром – наверное, она тоже дралась с кем-то… Она разрубила аверн – не сбоку, но вдоль стебля, расщепив его надвое. Тогда гиппарха схватили, и я услышала, как ее клинок зазвенел о его шлем.

А ты просто стоял на месте, быть может, даже не понимая, что противник сбежал, а аверн медленно тянется к твоему лицу. Я вспомнила, как поступила та женщина, и ударила его твоим мечом. Меч поначалу был так тяжел, а после – словно и вовсе утратил вес. Но, когда я опустила его, удар, казалось, мог снести голову бизону. Только вот я забыла снять с него ножны… Но все же удар выбил из твоих рук аверн, и я увела тебя.

– Куда? – спросил я.

Доркас вздрогнула и макнула кусочек хлеба в миску с дымящимся супом.

– Не знаю. Мне было все равно. Просто – так хорошо было идти с тобой и знать, что я забочусь о тебе, как ты заботился обо мне перед тем, как мы сорвали аверн. Но наступила ночь, и я замерзла – ужасно замерзла. Я укутала тебя плащом поплотнее и застегнула его спереди, и ты, казалось, не мерз, потому я завернулась в твою накидку. Платье мое совсем развалилось…

– Помнишь, – сказал я, – там, в харчевне, я собирался купить тебе новое?

Она покачала головой, разжевывая хрустящую корочку.

– Знаешь, кажется, я давным-давно ничего не ела. Желудок очень болел – я из-за этого пила вчера вино… А теперь стало лучше. До этого я даже не понимала, насколько ослабела…

Но мне не хотелось нового платья. Носить его пришлось бы долго, и оно постоянно напоминало бы мне о вчерашнем дне. Давай лучше купим платье сегодня, если ты не передумал. Оно будет напоминать мне этот день – день, когда думала что ты умер, а оказалось, что с тобою все хорошо».

Как бы там ни было, мы все же вернулись в город. Я надеялась отыскать какое-нибудь место, где можно было бы уложить тебя в постель, но вокруг были только большие особняки с террасами и балюстрадами. Тут к нам подъехали солдаты и спросили, не казнедей ли ты. Я не слышала раньше этого слова, но помнила, что ты говорил о себе, и сказала им, что ты палач, – солдаты всегда казались мне сродни палачам, и я была уверена, что они нам помогут. Они хотели было усадить тебя в седло, но ты не мог удержаться. Тогда они привязали несколько плащей между двух копий и уложили тебя на них, а концы копий вдели в стремена двух лошадей. Один предложил взять меня в седло, но я отказалась и всю дорогу шла рядом и говорила с тобой, только ты, кажется, не слышал…

Она допила суп.

– А теперь я тоже хочу тебя спросить. Когда я мылась там, за ширмами, то слышала, как вы с Агией шептались о какой-то записке. А потом ты разыскивал кого-то в харчевне. Расскажешь, что произошло?

– Почему же ты не спрашивала об этом прежде?

– Из-за Агии. Я не хотела, чтобы она знала то, что! удалось узнать тебе.