Шла третья неделя моего пребывания в Японии — получилось дольше, чем я ожидал, что выдвигало две проблемы. Мир был огромен, но мир обуви был небольшим, и если «Оницука» пронюхает, что я находился в их «краях» и не заглянул к ним, они поймут, что я что-то затеваю. Им будет не трудно выяснить или догадаться, что я подбираю им замену. Поэтому мне надо было поехать в Кобе, чтобы появиться в офисе «Оницуки». Однако продление моей поездки, оторванность от дома еще на неделю — это было неприемлемо. Мы с Пенни никогда не расставались на такое длительное время.

Я позвонил ей и попросил прилететь, чтобы присоединиться ко мне на последнем этапе моего японского турне. Пенни ухватилась за этот шанс. Она никогда не была в Азии, и для нее это было последней возможностью, перед тем как рухнет наш бизнес и мы окажемся без денег. Возможно, также это будет ее последней возможностью воспользоваться своими розовыми чемоданами. А Дот была готова побыть сиделкой с ребенком.

Полет, однако, был долгим, а Пенни не любила летать. Когда я приехал встречать ее в токийском аэропорту, я знал, что мне предстоит получить на руки хрупкое создание. Но я забыл, насколько устрашающим может быть аэропорт Ханэда. Это была сплошная масса тел и багажа. Я двинуться не мог, не мог отыскать Пенни. Неожиданно она появилась перед раздвижными стеклянными дверьми таможенного контроля. Она пыталась протолкнуться через толпу, выбраться из давки. Вокруг было слишком много народа — и вооруженной полиции — по обе стороны от нее. Она оказалась в ловушке.

Двери раздвинулись, и толпа ринулась прочь. Пенни упала мне в руки. Никогда не видел ее настолько измученной, даже после того, как она родила Мэтью. Я спросил, уж не было ли прокола шины у самолетного шасси и не пришлось ли ей менять колесо. Шутка? Китами? Помнишь? Она не рассмеялась. Сказала, что самолет попал в зону турбулентности за два часа до посадки в Токио, и полет превратился в катание на американских горках.

На ней был ее лучший костюм зеленовато-желтого цвета, но сильно измятый и испачканный, и на ее лице был тот же зеленовато-желтый оттенок. Ей нужен был горячий душ, длительный отдых и свежая одежда. Я сообщил ей, что у нас есть номер люкс в великолепной гостинице «Империал», построенной по проекту Фрэнка Ллойда Райта.

Спустя полчаса, когда мы подъехали к гостинице, она сказала, что ей нужно воспользоваться дамской комнатой, пока я буду регистрироваться. Я поспешил к стойке регистрации, получил ключи от номера и присел в ожидании на один из диванов в вестибюле отеля.

Прошло десять минут.

Пятнадцать.

Я подошел к двери дамской комнаты и постучал: «Пенни?»

«Я замерзла», — проговорила она.

«Что?»

«Я здесь на полу… и мне холодно».

Я открыл дверь и нашел ее, лежащую на боку на холодной кафельной плитке пола, другие женщины толпились вокруг, переступая через нее. У нее был приступ паники. И сильные судороги в ногах. Долгий полет, хаос в аэропорту, долгие месяцы стрессового состояния из-за Китами — все это было слишком много для нее. Я спокойно заговорил с ней, обещая, что все будет хорошо, и постепенно она расслабилась. Я помог ей подняться, проводил наверх и попросил, чтобы прислали массажистку.

Пока она лежала на кровати с холодным компрессом на лбу, я переживал за нее, но одновременно испытывал некоторое чувство благодарности. На протяжении нескольких недель, месяцев я был на грани паники. Вид Пенни в подобном состоянии подействовал на меня как прилив адреналина. Одному из нас надо оставаться собранным, не разваливаться, ради Мэтью. На этот раз настал мой черед.

На следующее утро я позвонил в «Оницуку» и сообщил им, что мы с женой находимся в Японии. Приезжайте, сказали они. Через час мы были в поезде, направлявшемся в Кобе.

Встречать нас вышли все, включая Китами, Фуджимото и г-на Оницуку. Что привело вас в Японию? Я отвечал, что мы на отдыхе. Спонтанное решение. «Очень хорошо, очень хорошо», — сказал г-н Оницука. Он очень суетился вокруг Пенни, и нас усадили за наспех организованную чайную церемонию. На какой-то момент, в разгар светской болтовни, в атмосфере смеха и шуток, можно было забыть, что мы были на пороге войны.

Г-н Оницука даже предложил машину с водителем, чтобы показать нам Кобе. Я принял предложение. Затем Китами пригласил нас на ужин в тот же вечер. И вновь я с неохотой сказал «да».

Фуджимото тоже пришел, что усугубило и без того сложную ситуацию. Я огляделся: за столом сидели моя жена, мой враг, мой шпион. Ничего себе жизнь. Хотя тональность разговора за столом была дружелюбной, сердечной, я чувствовал скрытый подтекст в каждой реплике. Это было похоже на плохой контакт в электропроводке, который гудел и искрил где-то в стороне. Я все ждал, когда Китами перейдет к главному, прижмет меня с ответом на его предложение о покупке «Блю Риббон». Странным образом он этого не коснулся.

Около девяти часов вечера он объявил, что ему надо возвращаться домой. Фуджимото сказал, что останется, чтобы пропустить с нами по стаканчику на ночь. Как только Китами уехал, Фуджимото рассказал нам все, что знал о плане по разрыву отношений с «Блю Риббон». Его информация не намного превышала то, что я почерпнул из папки, которую носил у себя в портфеле Китами. И все же было приятно сидеть вместе с союзником, поэтому мы осушили несколько рюмок, вдоволь посмеялись, пока Фуджимото не взглянул на часы и не вскричал: «Быть не может! Уже двенадцатый час. Поезда перестают ходить!»

«Да не проблема, — сказал я. — Оставайтесь с нами».

«У нас в номере большой татами, — сказала Пенни, — и вы можете спать на нем».

Фуджимото принял приглашение со многими поклонами. И еще раз поблагодарил меня за велосипед. Час спустя мы уже были в небольшой комнате, делая вид, что нет ничего необычного в том, что мы втроем укладываемся спать в одном помещении.

На рассвете я услышал, как Фуджимото встал, покашлял, потянулся. Пошел в ванную комнату, открыл кран с водой, почистил зубы. Затем надел свою одежду, в которой был накануне, и выскользнул из нашего номера. Я вновь заснул, но вскоре в ванную комнату направилась Пенни, и когда она вернулась в постель, она… смеялась? Я повернулся к ней. Нет же, она плакала. Она выглядела так, будто вновь оказалась на грани нового приступа паники.

«Он пользовался…» — сквозь всхлипывания сказала она. «Чем?» — спросил я. Она зарылась головой в подушки. «Он пользовался… моей зубной щеткой».

Как только я вернулся в Орегон, я пригласил Бауэрмана к нам в Портленд, чтобы встретиться со мной и Вуделлем, поговорить о состоянии дел.

Все казалось таким же, как и во время прежних встреч. В какой-то момент в ходе разговора мы с Вуделлем заметили, что внешняя подошва тренировочной обуви не изменилась за последние пятьдесят лет. Протектор по-прежнему имел вид просто волн или канавок поперек стопы. Модели «Кортес» и «Бостон» стали прорывом в амортизации и использовании нейлона, революционными новинками в конструкции верхней части кроссовок, но в том, что касается внешней части подошвы, со времен, предшествующих Великой депрессии, здесь не было ни единой инновации. Бауэрман кивнул. Он сделал для себя пометку. И весь его вид не говорил о том, что он так уж заинтересовался.