Князь Федор Патрикеевич, предок Хованских, был в 1421 г. великокняжеским наместником в Новгороде, а затем князем в Пскове. Он умер в Москве, выехав из этого города, спасаясь от морового поветрия[478].

В целом можно констатировать, что безземельные служилые князья в XV в. стали более охотно связывать свою судьбу с московскими правителями, без обратных переходов на литовскую сторону. Вполне вероятно, что причиной этого был продолжающийся характер формирования правящей элиты. Новые лица, обладавшие знатным происхождением и амбициями, вполне могли претендовать не только на щедрые земельные пожалования, но и получали вполне реальные шансы попасть в ближайшее окружение великокняжеской семьи. Стоит заметить, что некоторые литовские выходцы породнились с правящей московской династией (Дмитрий Боброк Волынский и Юрий Патрикеевич).

Ослабление зависимости от Орды, нерегулярность выплаты «выхода» приводили к возможности московским князьям наращивать военный потенциал, увеличивая размеры собственных дворов. С 1433 г. в качестве самостоятельной воинской единицы начал упоминаться великокняжеский двор. В этой связи возросла потребность в «удальцах», особенно таких, кто, имея княжеское происхождение, мог выступать в качестве воевод для местных ополчений. Представители местных княжеских династий Северо-Восточной Руси в конце XIV – начале XV в. еще сохраняли остатки независимости и могли использоваться в служебных целях, особенно в междоусобных войнах, с рядом ограничений, обусловленных их родственными связями с участниками конфликтов. Их количества явно не могло хватать для возросшего уровня задач. Более активно использовались потомки княжеских фамилий, лишенные титула (во втором-третьем поколении), но большинство из них быстро теряло свой авторитет, опускаясь во второстепенные ряды боярства и часто связывая свою судьбу с удельными дворами.

Безусловно, в этом случае нельзя говорить о том, что московское правительство рассчитывало с помощью этих эмигрантов начать борьбу за «старинные русские земли, входившие в это время в состав Великого княжества Литовского», как писал А. А. Зимин[479]. Идеологических посылов для подобных «реваншистских» настроений не существовало, по крайней мере, до конца XV в. Вплоть до 1480-х гг., когда на территории Новгородской земли был сформирован «княжеский» плацдарм, служилые князья из Великого княжества Литовского размещались вдали от литовской границы и были задействованы на других направлениях. Князья Порховские, например, владели землями в Костромском уезде, на восточных рубежах. Здесь же позднее разместились князья Несвицкие. Владения князей Хованских были расположены в Волоцком уезде, который во втором десятилетии XV в. уже явно не относился к пограничной территории. Большие земельные массивы принадлежали в разных частях страны позднее князю И. Ю. Патрикееву, сыну Юрия Патрикеевича, но западное направление явно не было среди них доминирующим[480].

Литовские князья были предназначены для внутреннего использования, выступая в качестве военачальников разного уровня. Эта тенденция отчетливо проявилась в последующие десятилетия, когда количество подобных эмигрантов значительно возросло.

Уже говорилось о выезде князя Ивана Бабы Друцкого. Во второй трети века в Москве действовали также его родственники князья Александр Одинцевич и его сын Григорий Друцкие (Г. А. Друцкий в 1442 г. получил пожалование от Казимира IV). Еще до 1439 г. в Москве появился печально знаменитый бывший мценский воевода Григорий Протасьев, который, однако, не успел себя проявить здесь, поскольку ему «очи выняли». Печальной оказалась и судьба его сына Ивана, которого утопил Федор Блудов, еще один выходец с московско-литовского пограничья. Земли Ф. Блудова по московско-литовскому договору 1449 г. переходили в ведение Василия Темного. Характерно, что и Протасьевы, и Блудовы (как, впрочем, и потомки еще одного участника этой трагедии – Василия Сука) позднее владели вотчинами в Коломне. Здесь же расплата настигла и Ф. Блудова: «Самого Федка, поимав, повесили на Коломне, на осокори». В 1441 г. жалованную грамоту на владения в Коломенском уезде получил Сенка Писарь, который по родословной его потомков был выходцем из Литвы. Коломенскими вотчинами владели также Волынские и Липятины, выехавшие в предшествующие десятилетия. В Коломне, видимо, была наделена землями целая группа бывших «литвинов»[481].

В 1444 г. в Нижний Новгород были посланы великокняжеские воеводы князь Федор Долголдов и Юшка Драница. Последний незадолго до этого получал пожалование от Казимира. Князь Ф. Долголдов, видимо, приходился сыном князю Долголду, одному из вкладчиков киевского Никольского монастыря[482]. Ю. Драница впоследствии был среди детей боярских, поддержавших ослепленного великого князя. В 1446 г. он погиб во время осады Углича. В начале 1440-х гг. на службе у Василия Темного отметился также князь Александр Чарторыйский, один из участников убийства Сигизмунда Кейстутьевича. Он, правда, быстро переметнулся на сторону Дмитрия Шемяки, а позднее уехал в Псков. Некоторое время в Москве находились Гедиминовичи Юрий Лугвеневич и Иван Владимирович (оба – близкие родственники Василия Темного). На Волок Ламский переселились князья Белевские, хотя это переселение и было совершено «в опале» (позднее вернулись в Белев)[483].

Очевидно, что феодальная война привлекала «искателей удачи». В целом их число было не слишком велико, несмотря на династическую войну, развернувшуюся в Великом княжестве Литовском, что говорит о не слишком высокой привлекательности московской службы в сравнении с другими существовавшими вариантами. Во второй половине столетия поток подобных переселенцев значительно вырос. В 1450-х гг. при московском дворе находилась весьма представительная литовская диаспора. Среди них, видимо, были сыновья князя И. Бабы Друцкого Василий, Иван и Семен. Последний погиб в 1456 г. на Оке под Перевитском. Ивана в качестве служилого князя трижды запрашивали у Ивана III псковичи. Василий, в свою очередь, стал основателем московских линий этой фамилии – князей Бабичевых. Напротив, старшие сыновья И. Бабы служили в Великом княжестве Литовском[484]. Подобная ситуация была характерна и для некоторых других княжеских фамилий, которые прагматично использовали московский ресурс. Туда на службу отправлялись младшие сыновья, что позволяло избежать дробления «отчин».