— Вот елки-то зеленые… Покой нам только снится, — пробурчал Мишка, поднимаясь на ноги и поправляя гимнастерку. — Слышь, дядь! Мне одному идти, или Томке тож спокоя не будет? — громко поинтересовался он у гонца. Тамара, зашипев, сильно дернула его за гимнастерку и сняла с колен кастрюлю, в которую нарезала грибы, тоже собираясь встать.

— Командир только тебя звал, — пожал плечами часовой. — Идешь чтоль?

— Да иду, иду… — проворчал Мишка. — Арсен, прихвати у дядьки Ивана картошечки, вечером в золе запечем.

— Иды, иды… Бэз тэбя знаю, — отозвался Арсен.

Подходя к командирскому блиндажу, парень увидел нервно курившего неподалеку Черных. Завидев Мишку, тот махнул ему рукой, подзывая.

— Миша, ты уверен, что он диверсант? — затягиваясь и неотрывно глядя на парня, напряженно спросил майор. — По всему выходит, что тот, второй, просто ему в попутчики набился.

— Это Шашлык так сказал? — мрачнея на глазах, переспросил парень. Майор кивнул.

— Миша, пять часов с ним бьемся, а толку нет. Русский он, и немецкого не знает. Проверяли уже, — майор, отбросив в сторону окурок, зарылся пятерней в обильно тронутые сединой волосы. — С чего вы вообще взяли, что он диверсант?

— Потому что он диверсант, — упрямо проворчал Мишка, глядя на майора исподлобья. — Пошли, Николай Егорыч, щас он все расскажет, вплоть до цвета подштанников у любимого учителя, — мрачно пообещал подросток.

Покачав в сомнении головой, Черных все-таки произнес:

— Ну пошли. Посмотрим.

Войдя в блиндаж, Мишка, не обращая внимания на удивленные взгляды вмиг замолчавших дознавателей, прошел прямо к мгновенно взбледнувшему и покрывшемуся холодным потом пленному и присел перед ним на корточки. Поймав ставший затравленным взгляд диверсанта, Мишка медленно и четко проговорил:

— Слышь, Шашлык… Должок за тобой. За Томку, за тот укус, и за ее испуг ты мне еще заплатишь. Я тебя сейчас заберу, и буду жарить. Мееедленно, — Мишка, не отрывая взгляда от расширившихся в ужасе глаз немца, продолжил, подкрепляя свои слова зрительными образами и ощущениями. — Сперва я зажарю твою руку, и сожру ее. Потом вторую… — договорить Мишка не успел — вконец измученный немец завопил от ужаса.

— Я… я… я все скажу… Только уберите его от меня! — путаясь в русских и немецких словах, заорал пленный. — Я Рауль Гауфман, состою в айнзатцгруппе абвера, созданной из подразделений СС… Уберите его! Я все скажу! Мы с Михаилом Явором были направлены с разведывательной целью… Уберите его! — снова закричал пленный.

— Миша, отойди, — приказал Черных. — Но учти, Рауль Гауфман — одно слово неправды — и я все-таки отдам тебя ребятам. Пусть развлекаются, не жалко. Не такая ты важная птица.

— Нет! Нет… нет… нет… Я все скажу! Все! — затряс головой немец, косясь на Мишку. Тот, ухмыльнувшись и плотоядно облизнув губы, вышел из блиндажа, не дожидаясь приказа.

Вслед за ним выскочил Черных.

— Ну ты даешь, парень… — закуривая папиросу, проговорил он. — Колдун прямо… Мы с ним пять часов мучились. Чем ты его так запугал? — глядя на пацана восхищенным и неверящим взглядом, спросил Черных.

— А я ему подробно рассказал, как жарить его стану. И жрать. Он будет еще живой, а мы будем отламывать его жареные пальцы и жрать их у него на глазах, — усмехнулся Мишка. — Сперва на руках, потом на ногах… Поспорили с Тамарой, кому ляжечки достанутся… Ну он и впечатлился, — пожал плечами парень. — Поверил.

— Ну вы даете! — передернулся от отвращения Черных. — Иди отдыхай, позовем, если снова заартачится. Только вот за ляжки его я с тобой спорить не стану.

— Да и не надо. Мы вам ухи поджарим, — широко улыбнулся Мишка.

— Спасибо… Мне мои уши и сырыми нравятся, — на всякий случай прикрыв рукой ухо, отозвался майор. — Ступай уже, каннибал доморощенный.

Уставший после допроса полковник остался ночевать в расположении. Когда пленного увели, он, набросив на плечи шинель — ближе к ночи ощутимо похолодало — отправился обходить расположение. Вскоре его внимание привлек огонь небольшого костерка. Подойдя поближе, он с удивлением увидел Мишку и Арсена, сидящих возле огня. «А где девчушка?» — пронеслось в голове у полковника, и он неслышно, держась в тени деревьев, подобрался поближе к огню, наконец разглядев и Тамару, уютно устроившуюся на еловых лапах, свернувшись калачиком под большой шинелью и умостив голову на коленях Арсена. Тот, откинувшись спиной на ствол березы, тихонько перебирал волосы девочки, разглядывая звездное небо. Мишка, задумчиво опершись подбородком на руку, ковырялся палочкой в костре. Егоров прислушался.

— Вот закончится вайна, увэзу тэбя в горы, на Кавказ… Станэшь настаящэй царицэй. Всё к тваим ногам брошу: и звезды, и луну, и рэки, и азера! Станэшь ест сладкий виноград, пить тэрпкое вино, дышать горным воздухом. А подрастешь, жэнюсь на тэбэ. Всю жызн на руках насить стану. И родишь ты мне дочку. Назавем ее Сакварела, что значит любимая, чтобы всэгда наша дочь знала, как силно мы ее любим…

— Арсен, а горы… Они какие? Там же камень только… Они высокие-высокие… Как же там люди живут, в камнях? — раздался нежный голосок Тамары.

— Эээ… Зачэм так гаваришь? Горы… ани прэкрасны! Облака, плывущие па нэбу, нэ могут пройти мимо, и изо всэх сил цэпляются за их вэршины, чтобы побыть там еще нэмного. А ты видэла горные рэки? Они звэнят, они пают, неся с гор чистэйшую, хрусталную воду. А озера? Они, словно пиалы, хранят в сэбэ хрусталную воду, что принэсла им рэка. Они глубокие-глубокие, но чистые настолко, что ты увидишь каждый камэшэк на днэ, и захочэш взят его сэбэ на памят, а нэ сможэш — он толко кажэтся близким, а на самом дэлэ он глубоко-глубоко… А водопады? Видала ты водопады? Эээ, дэвочка… Ты ничего нэ видала. Но я покажу тэбэ. Есть в горах и лэса, и луга, и сады. А какой виноград растет у нас!..

Егоров, постояв немного и глядя на ребят, уютно устроившихся возле костра, тихонько, чтобы не спугнуть их и не нарушить такие редкие, и оттого ставшие драгоценными минуты мира и покоя, отошел от костра и направился к Черных. Им еще предстояло обсудить много вопросов.

Мишка, задумчиво собирая прогоравшие угольки в кучку и слушая тихий, ровный голос Арсена, пытался понять, что с ним сегодня стало. Внутри до сих пор что-то неприятное, темное и злое свивало свои кольца, ища выхода.

Он прекрасно помнил, как это что-то вдруг вырвалось наружу, помнил расширившиеся от ужаса глаза немца, застывшие над ним… Помнил и то, как легко было позвать это, как естественно у него это получалось, и как просто подчинить себе человека, парализованного страхом. Его можно даже убить… Убить одним только взглядом. И Мишка чувствовал, что с каждым разом это будет получаться все легче и легче, и все труднее станет удерживать внутри себя это…

А если он вдруг разозлится на Тамару или Арсена? Неужели он и их сможет убить? И что-то ему подсказывало — да, сможет. Сможет, и даже не заметит того, и будет не в силах остановиться, как не мог он остановиться тогда, в лесу… И если бы не Тамара, он бы убил этого Рауля…