– Ну хорошо. – Джокондо слегка кивнул. – Она просто волнуется… Эй, вы, ступайте прочь. – Он повелительно махнул рукой прислуге, а Леонардо сделал знак своим помощникам, включая Салаи. Прежде чем закрыть двустворчатые двери в гостиную, Джокондо бросил внутрь последний тревожный взгляд.

Наступившая тишина словно накрыла залу плотным покровом. Леонардо наблюдал за молодой женщиной с другого края гостиной в ожидании, что она заговорит первой. Однако Лиза хранила молчание.

Он направился к ней через гостиную, высокие деревянные подошвы его туфель застучали по мозаичным плитам пола, но женщина, не поворачиваясь, по-прежнему смотрела сквозь открытые балконные двери. Леонардо остановился позади ее кресла. Вдохнул ее аромат, распознавая нотки примулы и яблок.

– Мадонна? – тихонько окликнул он. – Теперь мы одни.

Он ожидал, что она встанет, повернется к нему и… Но она была неподвижна.

– Отгадайте-ка, что за штука скрывается под слоем зимнего снега, но обнажается, как только приходит лето? – Слова загадки он произнес нараспев, как любовную песнь. Но Лиза никак не отреагировала. – Секрет, который невозможно скрыть, – вот что это, – озвучил Леонардо разгадку. Он сделал шаг, чтобы оказаться сбоку от кресла и взглянуть на ее профиль, но она сейчас же отвернулась. Он опустился на колени возле нее и, не решаясь взять ее за руку, положил пальцы на подлокотник. – Вы просто раскройте мне свой секрет, моя донна, – прошептал он. – Или лучше расскажите, как открыли мой. Откуда вы узнали о моих попытках взлететь в небо? – Этот вопрос, как и многие другие, давно терзал его любопытство. Она же обычная матрона, хозяйка дома и мать семейства. Откуда ей знать, что такие мечты вообще существуют? – Ну скажи мне, пожалуйста, скажи… dimmi, dimmi, dimmi, – трелями звучал его тихий голос.

– Тела, лишенные душ, которые учат нас достойно жить и достойно умирать, – послышался ее голос.

Она говорит! Мало того, отвечает загадкой на загадку. Вот решающее доказательство того, что она земная женщина.

– Ответ – книги, – сказал он с легким наклоном головы. Он слышал раньше эту загадку Цицерона, но от этого ее слова ничуть не лишились прелести.

– Очень хорошо. – Она впервые повернула голову и посмотрела на него без тени насмешки. Напротив – ее глаза пылали гневом. – Если уж вы читаете гуманистов, то должны знать, что человеческая сущность наполовину божественна, что человек – сосуд всевечной мудрости, которая в конечном счете ведет его к благу, а никак не ко злу. – Лиза встала. – Я думала, в вас живет мудрость, человек из Винчи, а сейчас вижу, что ее нет. – Она решительно направилась к дверям. – У меня есть сыновья. Трое сыновей. Но вы раскрыли Чезаре Борджиа свои планы, свои замыслы, отдали ему во власть свои руки, свое время, вы помогли ему принести его зло сюда, во Флоренцию, в мой дом, где живут мои дети. – Она замолчала, глядя на Леонардо. Ему показалось, что в ее позе и взгляде было больше затаенной печали, чем отвращения к нему.

Он открыл было рот, чтобы оправдаться, хотел убедить ее в том, что сумеет защитить ее и ее детей, но не мог подобрать слов.

– Вы были моим героем. Я считала вас совершенством, – тихо сказала она.

– Я совсем не совершенство.

Она положила руку на массивную ручку двери.

– Мадонна, умоляю вас. – Он поднялся, пересек гостиную и подошел к ней. – Ваш супруг уже выдал мне плату за мою работу. Как я смогу написать ваш портрет, если вы отказываете мне в шансе сделать с вас несколько зарисовок?

– Да хоть по памяти, какое это имеет значение? – ответила она, опережая его возражения. – Даже если вы напишете этот мой портрет, никто не увидит в нем меня, хотя там буду изображена именно я. Все увидят в портрете лишь вас и ваш знаменитый на весь свет гений. Ваши мазки. Ваши цвета. Люди увидят великий шедевр кисти великого Леонардо да Винчи, и глаза их будут скользить по моему лицу, не замечая его, словно я призрак. А мой муж… – Она легонько передернула плечом. – О, он увидит мой портрет таким, каким хочет видеть его, ведь до реальности ему нет дела. Я это точно знаю. Именно так он воспринимает меня. – Она открыла двери.

Почтенный муж околачивался прямо у порога гостиной.

Не желая ничем встревожить своего заказчика, Леонардо склонился перед его супругой в учтивом поклоне.

– Благодарю за то, что уделили мне свое время, мона Лиза. Вы дали мне более чем достаточно пищи для того, чтобы я смог начать работу.

– Помнится, однажды вы говорили, – Леонардо прямо с порога кабинета обратился к Макиавелли, – что вы мой вечный должник, поскольку это из-за вас мне пришлось покинуть Флоренцию и отдаться в руки этого чудовища Борджиа. Хоть в этом-то вы не лукавили?

Макиавелли кивнул. Он снова выглядел так, как пристало высокопоставленному государственному мужу: в элегантной одежде, а не в драном мундире, снятом с убитого солдата.

– Да, это я говорил со всей серьезностью.

– Тогда я пришел получить с вас долг. Мне пора встать на защиту родной земли.

Микеланджело осознавал, как он рискует, упирая резец в мягкую округлость Давидова бицепса. Ударь он по резцу чуть сильнее, чем надо, или отклони его хоть на полградуса от вертикали, он отобьет часть руки, и тогда одной грунтовкой не обойдешься. Мысль же о том, чтобы добавить немного мрамора ради исправления промашки, никогда не придет Микеланджело в голову. Высечь статую из цельного куска мрамора – это идеал, к которому стремится каждый скульптор; для Микеланджело же это был единственный способ ваяния, других он не признавал. И если кусок мрамора отбит от глыбы, возврата нет. Любой другой скульптор на этой стадии из предосторожности отложил бы молоток и резец и воспользовался бы более тонким инструментом – напильником, скажем, или рашпилем. Ими можно обрабатывать тонкие детали статуи, не боясь отколоть лишнее. Такие инструменты позволяют аккуратно снимать тонкие слои один за другим.

Для Микеланджело риск, вызванный отказом от молотка и резца, превышал риск от работы ими. Пусть сбривать лишний мрамор напильником безопасно, но так сглаживались все рельефы. Пока удары Микеланджело были точны и выверены, резец позволял ему высекать более четкие и выразительные углы, резко менять направление линий. Благодаря этому в согнутых руках Давида будет ощущаться мышечное усилие. Его мускулы будут прятаться в густых тенях, а потом словно бы прорываться навстречу свету. Микеланджело использовал молоток и резец до самого завершения работы над Пьетой, при их помощи добиваясь драматической игры света и динамики. В Пьете потрясающие визуальные эффекты возникали благодаря будто колышущимся тяжелым складкам одеяния Девы Марии. В новой статуе такой эффект будут создавать подрагивающие от напряжения мускулы Давида.

Раз за разом Микеланджело ритмично опускал молоток на резец до тех пор, пока не выбился из сил. Рука онемела от бесконечного движения вверх-вниз, и он взял arco – лучковое сверло. Он взобрался на верхний ярус опоясывающих статую лесов и упер заостренный кончик металлического прутка в мрамор на уровне головы Давида. Вращая пруток туда-сюда с помощью специального смычка, будто желая высечь огонь трением, он всверливался в каменную плоть, проделывая аккуратные отверстия, которые послужат основой для завитков густых волос Давида. Так он рубил и обрабатывал камень часами напролет, пока его собственное тело, соединяясь с ним тысячью неразрывных уз, не сливалось с ним воедино. И тогда Микеланджело начинал распевать собственный псалом «Давид со своей пращей, а я, Микеланджело, со своим смычком».