– Столик, вот ты скажи мне, – не унимался Виктор Ильич, – какой прок следить, причем который день подряд, за тем, кто и как тусуется вокруг этой прачечной?

– Чтобы ничего не упустить, – лениво ответил Анатолий.

– Я так понимаю, что если мы хотим откопать тайны трафика, который контролирует Жогов, то достаточно просто прошмонать его склады. И склады его поставщиков.

– Не гони, Ильич, пургу! – лениво, но начиная раздражаться, отозвался Столовой. – Задача любого живого существа состоит не в том, чтобы придумывать, что оно хотело бы делать, а быть тем, кем просят. Услышь меня: я сказал БЫТЬ! Быть, а не придумывать, кем бы ты хотел бы быть. Усек, студент?

– Я не придумываю, я точно знаю, что быть таким вот тупым наблюдателем, как ты сейчас, я не хочу.

– Ты не «знай», а будь, если тебя сейчас поставили на это место. Раз ты тут, значит, твое место – это. И никакое другое, как бы ты ни завидовал Джеймсу Бонду. Усек, студент?

– Я ему не завидую. Мне Виктором Шмилкиным быть хорошо. Шмилкиным, Виктором Шмилкиным. Усек, гуру?

Витя широко улыбнулся, довольный своими шутками.

– Если хочешь быть полезным, то пойми, что сейчас мы нужны как глаза и запоминающие устройства. Количество поглощенной информации перейдет в качество в нужное время и в нужном месте. Все всплывет либо в виде точных знаний, либо в виде того, что приматы называют «интуицией».

– Ты где этого всего начитался? Не в уставе же, Столик, такое пишут?! Я там такого не помню.

– Помолчи, короче, – буркнул Столовой. – Глаза не разговаривают!

– А вот зачем тогда мне мозг? Мысли? Человеку дано самому решать, что он хочет делать или что ему нужно делать.

– Тогда собирай манатки, давай мне ключи от машины и дуй отсюда!

– Это еще почему? – насторожился Витя.

– Это потому, что ты больше всего хочешь на пляж на Канары или, на худой конец, домой на диван. Я в этом уверен. Давай ключи и становись человеком, таким, как ты это понимаешь. Хочешь быть человеком на свое усмотрение – делай же что-либо для того, чтобы им быть.

Произнеся эту тираду, Анатолий зевнул, но тут же выпрямился, широко развернул плечи, отвел локти подальше, разгоняя кровь, передернул лопатками и с новым зарядом бодрости и терпения уставился в окно.

– Ты гонишь, Столик, – обиженно пробурчал Витя.

– Гонишь ты, студент. А я тебе помогаю.

– Чего ты на меня взъелся?

– Я тебя не трогал.

– Ты меня выгоняешь.

– Ты сказал, что не хочешь тут быть, потому что тут не место приличному человеку. Я тебя услышал. Я тебя отпустил, разрешив уйти, ведь только так ты сможешь стать приличным человеком.

Шмилкин, не ответив, отвернулся к противоположному от Столового окну и тоже уставился на суету снаружи.

Перед входом в прачечный комбинат сновали люди. Они выходили и входили, останавливались, разговаривая со встречными знакомыми. Минивэн отряда ФСБ стоял немного в стороне, напротив угла здания, так что из окон машины был виден и главный вход, и боковые рабочие подъезды.

Время от времени Столовой просил Шмилкина кого-то сфотографировать, а иногда смотрел на часы и что-то записывал в блокнот.

– А все же, что мы выслеживаем? – уже смирившись с данностью, снова попытался уяснить для себя Витя.

– Странности в системе работы жоговского комбината.

– И только-то?

– Если заметишь еще что-либо интересное, свистни!

– Слушай, Столик, странностей в любой работе выше крыши. Особенно в той, в которой ты сам ни бельмеса не понимаешь. Сечешь мою мысль, гуру? Для меня тут все – дебилы-дебилами! И все тут для меня странно. Ходят туда сюда, курят. Ничего не делают. Ящики какие-то таскают. Вот ты знаешь, что в этих ящиках? Я не знаю, например.

Анатолий, несмотря на всю свою психическую прочность, закаленную свистом свинцовых пуль, начал нервничать. Он посмотрел на Витю внимательным, почти отцовским взглядом, но тот не обратил внимания и продолжал бурчать.

– Шмилкин, – одернул его Толик, – ты, конечно, хороший парень, и смелый, и в технике шаришь, и честный, не подставишь из-за страха за свою шкуру, но нет в тебе взрослой мудрости. Вместо этого у тебя много мусора в голове, да еще и ветра, гоняющего этот мусор из стороны в сторону.

– Ну ты за идеями-то следи, а? – одернул его Шмилкин.

– Суеты в тебе много, – Толик, не обратив внимания на замечание, продолжал, глядя в окно, вслух обсуждать присутствующего товарища. – А суета в бою не товарищ. Да и в наблюдении суета не товарищ. Наблюдая, надо предельно освободиться от собственных фантазий, желаний и неудобств.

– Это еще почему? Чем тебе собственные мысли мешают просто наблюдать?

– Мешают, потому что ты все, что видишь, воспринимаешь со своей колокольни. Ты встраиваешь это в свой собственный опыт, примериваешь и даже надеваешь на свои собственные проблемы, а детали, которые лично для тебя пока ничего не значат, остаются незамеченными. Точнее будет сказать, они вообще не фиксируются сознанием, если ты на все смотришь через призму своих забот и желаний.

Эта тирада, наверное, озадачила Витю, потому что он, ничего не сказав, задумчиво уставился в лобовое окно.

– Знаешь что, Ильич? – спросил, выводя его из глубокой задумчивости, Столовой.

– Ну? – с готовностью встрепенулся Витя и весь обратился в слух.

– Всем ты хороший парень, но мусора у тебя в голове много. Пока ты его не выбросишь, ни сыщик, ни боец из тебя не получится. Потому что когда ты наблюдаешь, а это, согласись, и сыщику и бойцу нужно время от времени, весь этот твой мусор мешает тебе видеть. Ты меня понимаешь, Ильич?

Витя снова уставился в лобовое окно. Видимо, мысль до него хотя бы пыталась достучаться, по крайней мере, сотрясение от этого стука отражалось в том, как непроизвольно, как бы неосознанно, парень легонько кивал головой.

Впрочем, подумал Анатолий, зря он загрузил парня, потому что теперь Шмилкин уже вообще потерян для общества в целом и для команды, как партнер, пока поглощен попыткой осознать свой мусор и, возможно даже, попыткой его победить. Впрочем, молчит – значит не мешает.

Столовой улыбнулся сам себе и тут же забыл о разговоре, переключившись на наблюдение за работой жоговского комбината.

* * *

Четвертая подряд сигарета на вкус показалась противной. Влад затушил ее и снова уставился в окно. Уже четверть часа он неподвижно сидел – разве что только сигареты летали вверх-вниз и дым клубился облаками, – и пялился вниз, на двор ведомства. Там, в ритме обычной каждодневной суеты, знакомые и незнакомые люди приходили и уходили. Кого-то Зубров знал, кого-то видел впервые. Каждый из тех, что внизу, имел свои задачи и миссии, выполнял свои ответственные задания. Но не эта суета жизни поглотила сознание командира спецотряда ФСБ. На самом деле он вообще не замечал всего того, что шевелилось во дворе. Все его мысли были скованы одним желанием – разобраться в деле Игоря Жогова. Вместо реальной жизненной картинки, развернувшейся под окном курилки, Влад видел перед внутренним взором только образ предпринимателя, с которым пора разобраться окончательно – он становится сильным и наглым и не подпадает ни под чей контроль, скорее, сам управляет всеми, в том числе стариной Кузнецовым. «Старик уже «не ловит блох», – отметил для себя Зубров, – или обленился вконец от старости. В любом случае пришла пора дать по мозгам этому опасно раздувающемуся выскочке – Игорю Жогову».