взял этот аккорд, а я повернулся к нему и сказал: «Да, вот так! Давай еще раз!» В те дни мы действительно привыкли писать так… когда играли нос к носу».

Для автора, который мог быть столь внимателен к словам, «I Want To Hold Your Hand» кажется почти инфантильной песенкой о подростковой любви — может, потому и неудивительно, что ее название часто в шутку переиначивали в более реалистичном духе: «I Want To Hold Your Gland»[55]. Но в тот момент слова не имели значения. Воздействие их пластинок — вот что было важно. Интересно, что песня «This Boy» на второй стороне пластинки с ее трехголосием в стиле ду-воп, рассказывающая о совершенно разном отношении двух юношей к девушке, была по смыслу гораздо глубже, но когда я семь лет спустя спросил о ней Джона, то он ответил, что даже не помнит, как ее написал.

Возможно, фанатам это покажется странным, но тогда было так много песен — и на головы Леннона и Маккартни словно ливень обрушилось так много похвал, — что иногда даже вехи в их карьере проходили сами собой и никто даже не думал обращать на них особое внимание. Тем более что иногда похвала исходила из самых невероятных источников.

К 1963 году газета Times уже больше века считалась трезвым и ответственным столпом британского истеблишмента. И когда ее главный музыкальный критик Уильям Манн, следуя духу времени, посвятил свою колонку обзору нового альбома Beatles, он немало переполошил музыкальные круги — это уже выходило за рамки беззаботных развлечений. Стоило ему написать о «субмедиантовых модуляциях и пандиатонических кластерах…», об «эолийской каденции в финале «Not A Second Time»» (последовательность аккордов, завершающая симфонию «Песнь о земле» Густава Малера), он распахнул врата — сперва, конечно, для насмешек, но затем к песням Леннона и Маккартни стали относиться все серьезней.

Джон все еще говорил об этом в 1970-м, и, как обычно, грубовато. ««Not A Second Time»? Это о которой болтал тот дуралей из Times? — спросил он меня. — Первая заумная хрень, которую про нас написали. Там были просто аккорды. Обыкновенные аккорды, как всегда. Но кто ж не знает: когда о тебе пишут заумную хрень, это помогает».

27. «Это не шоу-бизнес. Это нечто иное»

Волны битломании нарастали. Джон изумлялся, ликовал… и ничего не понимал. Да, может быть, битлы находились в центре урагана. Но, по словам Леннона, большую часть времени казалось, что это происходит не с ними — не с простыми ребятами, которых зовут Джон, Пол, Джордж и Ринго, — а с кем-то другим по имени Beatles. И о том, какая причина все это вызывала, они знали не больше, чем любой другой. Они были очень хорошим рок-н-ролльным ансамблем, но теперь, когда все громче становился ор, все неотступней — пресса, волнение уже не просто льстило. Оно приводило в замешательство.

Конечно, были и преимущества. «Если успех что и дает, так это чувство настоящей уверенности в себе, — говорил Леннон. — Невероятное чувство. Стоит его испытать, и ты в жизни не захочешь, чтобы оно прекратилось». Но он осознавал: успех в таком масштабе стал источником совершенно непредвиденных проблем. Недавно он был потрясен, когда Стэнли Паркс, его двоюродный брат из Шотландии — Стэнли, которого он знал всю свою жизнь, — теперь смотрел на него «как на какого-то бога».

Как и все вокруг, Джон прекрасно видел, что битломания — это социологический феномен, и его особенно веселили попытки ученых мудрецов и социальных психологов «раскрыть тайну» в солидных воскресных газетах. Но раскрыть ее никто не мог — по крайней мере, сложнее всего было объяснить, почему фанатки так громко визжат… Экспертам оставалось лишь согласиться, что стоило битлам выдать свой фирменный фальцет, как округа тут же оглашалась хоровым воплем их слушателей, и это было выражением общей разделенной радости, неотъемлемая часть ритуала под названием «пойти послушать Beatles». Что юным фанаткам концерт, если нельзя всем вместе поорать во все горло?

О причинах феномена спорили даже сами Beatles. В одном из выпусков программы «Жюри музыкального автомата» на BBC, когда битлы заняли всю панель судей, Пол предположил, что фанаты их любят, поскольку видят в них «себя самих». Джон только фыркнул. «Это кто в тебе себя видит? — поддразнил он. — Девчонки малолетние?» Пол смутился — прямо в эфире, на всю страну. Ну и зря. У Леннона не нашлось лучшего объяснения. В другой раз, уходя со сцены под грохот воплей за спиной, он сказал лишь: «Это не шоу-бизнес. Это нечто иное».

Да, это было иное. И что бы это ни было, все — от Брайана и EMI и до самих Beatles — были согласны, что нужно ковать железо, пока горячо, и взять от этой магии все, прежде чем она развеется.

В праздничном духе традиционных британских пантомим Брайан подписал свою четверку юных волшебников на рождественский сезон «Beatles’ Christmas Show» — по два выступления за вечер, и так одиннадцать дней подряд, — в грандиозном театре «Астория» в Финсбери-парке на севере Лондона. То был милый семейный концерт с комическими вставками — определенно, в свои гамбургские дни кожаных курток битлы о таком и подумать не могли.

Джону эти шоу совсем не понравились. «Было как-то фальшиво, — говорил он. — Эти старики в зале… глазеют на нас… Им бы дома сидеть, носки вязать».

Последние несколько месяцев Синтия и малыш Джулиан жили в Хойлейке с матерью Синтии, и, хотя Beatles вернулись в Мерсисайд в канун Рождества, вектор их карьерного пути неизбежно указывал на Лондон. У Брайана уже была штаб-квартира NEMS в Мейфэре; Пол жил в Лондоне, у родителей Джейн Эшер; а Джордж и Ринго снимали квартиру на двоих к северу от Гайд-парка. Так что Джон и Синтия поехали искать дом в Лондоне и по совету друга-фотографа Роберта Фримена арендовали квартиру на верхнем этаже величавого, хотя и довольно мрачного дома на Эмперорс-гейт в Южном Кенсингтоне. Фримен жил с прелестной женой-моделью, Сонни, на первом этаже.

Джону нравился Фримен. Он был умен, получил образование в Кембридже (редкость для фотографа), с ним можно было о многом поговорить — он был утонченным интеллектуалом, а его опыт и эрудиция простирались далеко за пределы поп-музыки, к таким собеседникам Джона всегда влекло. Жизнь этажом выше над слегка богемными, артистичными Фрименами в немного поблекшем викторианском величии Южного Кенсингтона, возможно, была гламурным вариантом студенческой жизни, какую он некогда вел со Стюартом на Гамбьер-террас в Ливерпуле. Однако были и свои недостатки. Верхний этаж и