вот Дед поел, выпил свои две рюмочки вина и — всем видно — устал. Но предложить ему прилечь не смею — ругаться будет. А все-таки, видим, Дед дремлет. За столом хорошие знакомые и мои и Деда, все его повадки знаем и поэтому продолжаем разговор как ни в чем не бывало, только немного понизив голос. А Дед уже спит… Посапывает… Губа отвисла… Продремал он так минут пятнадцать-двадцать и проснулся. Но не дрогнул, глаз не открывает, губы не подбирает: сидит, как сидел, и слушает, о чем речь. А когда разобрал, плавно, равнодушно, спокойно, в тон вступил в разговор, как будто все время слушал. И обед благополучно продолжался. Но если бы кто-нибудь по неопытности заикнулся о том, что он спал, — конечно! Дед обозлился бы, и обед был бы испорчен…

Это одна из последних наших встреч; скоро я уехал в Ленинград, а в 1925 году Деда не стало…

И хоть бы были какие-нибудь записи, кинопленки! Но их нет. Только и остались наши стариковские воспоминания…

ГЛАВА 13

ОТ «ХУЛИГАНА» ДО «ЛЮДОВИКА»

Зимой 1924 года задумали мы поставить политическое обозрение, возродить этот, как говорится, незаслуженно забытый жанр. Собралась группа писателей, знающих театр и обладающих хорошим юмором, во главе с Верой Михайловной Инбер, Виктором Яковлевичем Типотом, Юрием Борисовичем Данцигером, и скоро гвоздь сезона был готов: родилось обозрение «Смешанное общество».

Главной была валютная сценка. Доллар, фунт, франк и другие банкноты (конечно, актеры в соответствующих костюмах) вели спор — каждый претендовал на главенствующую роль. А надо сказать, что как раз в эти дни государственным банком впервые была выпущена советская серебряная и медная разменная монета. И вот в разгар спора «маститых» валют на сцену под русскую народную музыку выбегал советский гривенник — паренек в крестьянском платье. Встречали его громом аплодисментов, а когда, спев свои куплеты, гривенник уезжал верхом на долларе, его провожали настоящей овацией.

Спектакль этот имел большой успех и у зрителей и в организациях, ведавших делами искусства. И возникла идея — переключить наш театр только на политические обозрения и назвать его Театром сатиры.

После долгих размышлений я отказался руководить таким театром: меня пугало само название. Мне казалось, что если театр будет ставить спектакли только на высокие сатирические темы, он через некоторое время увянет, как это случалось уже неоднократно: с Теревсатом (Театром революционной сатиры), с Театром Дома печати, с «Синей блузой». И я ушел из театра. Может быть, сделал ошибку, так по крайней мере казалось (и мне самому) по первопутку. В Театре сатиры обозрения шли одно за другим. Конечно, темы и сюжеты были, за малыми исключениями, б ы т о в ы м и, все обозрения были чудесно написаны Н. Эрдманом, М. Вольпиным, В. Ардовым, Л. Никулиным и другими и великолепно поставлены мастером своего дела Давидом Григорьевичем Гутманом. Но это не были те большие полотна, памфлеты большого звучания, которые, как мне казалось, могли оправдать название «Театр сатиры». Но и малая сатирическая тема вскоре стала истончаться и хиреть, и театр, как я и предвидел, становился просто театром комедии.

Все же когда летом 1927 года директор Театра сатиры Г. К. Холмский предложил мне вернуться, вновь стать художественным руководителем, я принял предложение. Оказалось, что, как принято с важностью выражаться, в портфеле театра… ничего нет. Значит, надо сразу искать репертуар.

«Искать» — выражение, подходящее для любого театра, но не для сатирического: ведь найти можно только уже существующее, а в сатирическом, злободневном театре «найти» — значит повториться, остановиться, застрять. А Маяковский — «Клоп», «Баня», «Мистерия-буфф»? — спросите вы. Так Маяковский — весь сегодняшний!

Обратился я к писателям-сатирикам, ни у кого ничего нового нет и не намечается; а я давно задумал пьесу-обозрение об околохулиганах, то есть фактически обо всех нас, ибо у каждого есть случаи нарушения правил приличия и норм общественного поведения. Это поступки еще не хулиганские, но уже не общественно-добропорядочные.

Направился я к своему тогда еще молодому другу Виктору Ефимовичу Ардову, сатирическое дарование которого очень ценил и ценю поныне; пьесы его уже шли в этом театре. Ему план мой понравился, и написали мы с ним обозрение под хлестким названием: «А не хулиган ли вы, гражданин?»

Название это доставляло много радостных минут нашим театральным администраторам. Когда звонили в театр и спрашивали: «Что у вас сегодня идет?» — они отвечали: «А не хулиган ли вы, гражданин?» И неизменно следовала бурная реакция:

— Я вас спрашиваю, что идет, а вы ругаетесь! Черт знает что! Кто это говорит? Я жаловаться буду!

На что администратор отвечал спокойно, со вкусом:

— «А не хулиган ли вы, гражданин?»

— Вы опять!!

— Подождите! «А не хулиган ли…». Да подождите! Это название пьесы, которая сегодня идет у нас в театре! Прикажете оставить вам билеты?

И тут следовало растерянное лепетание:

— Да, простите… Нет, простите… Конечно, оставьте… Так говорите: «А не хулиган ли вы, гражданин?» Ха-ха-ха!

Пьесу мы поставили так.

Пролог. Кабинет по изучению преступности. Ученый со своими ассистентами изучает причины развития хулиганства. Мы застаем его в момент, когда он обследует матерого хулигана, которого ребята кличут Колька Хрясь.

Играл его Михаил Казаринов, человек крупный, а профессора — маленький Федор Курихин.

При осмотре Курихин приставлял к этому Кольке лесенку и лез наверх, чтобы измерить бицепсы, череп, все внешние данные. Но когда расспросы и обмеры надоедали хулигану, он заявлял:

— Чего вы ко мне привязались? «Хулиган», «хулиган»… Говорю вам, что все хулиганы, только что случайно в этой вашей знаменитой сто семьдесят шестой статье мои поступки зарегистрированы, а ваши (в зал), на ваше счастье, нет…

И он заканчивал пролог словами:

— Да что там долго разговаривать: пойдем в город, я вам таких околохулиганов среди ваших «приличных» покажу — закачаетесь!

И начинается обозрение различнейших уголков жизни.

Это было в 1927 году. С тех пор прошло более пятидесяти лет, но, к стыду нашему, это обозрение почти целиком и сейчас было бы злободневным. Борьба с хулиганством в последнее время очень усилилась, и результаты уже начинают чувствоваться, но околохулиганство — невежливость, грубоватость, даже хамоватость, взаимонеуважение и тому подобное — все это еще цветет пышным цветом… Так что, я думаю, можно себе позволить вспомнить некоторые сцены из этого весьма давнего спектакля.

Собрание. Во время обсуждения серьезнейшего вопроса легкомысленный член собрания, Околохулиган, начинает потихоньку рассказывать соседу анекдот: «У одного больного была массажистка…»

Двое наклоняются к нему.

П р е д с е д а т е л ь. Вы мешаете работать.

О к о л о х у л и г а н. Простите. (Продолжает.) Однажды жена этого…

Еще двое подходят и слушают.

Он, понимаешь, не смутился…

П р е д с е д а т е л ь. Что там у вас? (Подходит.)

О к о л о х у л и г а н (уже беззастенчиво, громко). А массажистка ка-ак