Кровь! Конечно, ошибки быть не могло, она ощущала запах крови! И ткань одежды, в которую был одет или завернут стонущий человек, насквозь пропиталась этим запахом и липкой влагой.

Наконец крохотный уголок липкой ленты завернулся, задев за крючок или край чужой молнии. Арина принялась повторять попытки, цепляясь и осторожно поворачивая голову. Еще немного, еще, еще. Слава богу! Слава богу, сорвала эту дрянь со своих губ! Задышала тут же тяжело, глубоко, со свистом, попутно соображая, что они нет – не в могиле. Дышалось достаточно свободно. Если бы еще не этот тошнотворный сладковатый запах крови.

– Вася! – прошептала Арина и поползла туда, откуда слышался стон. – Васька, это ты?! Эй, ответь!

Лицо человека, который стонал очень тихо, со странным всхлипом и бульканьем, оказалось очень холодным, безжизненно холодным. И это… Это было не мужское лицо! Это было лицо женщины, с округлым подбородком, пухлыми губами и сережками в ушах. Черт бы побрал все на свете!

– Кто это?! Кто? – шептала Арина, пытаясь щекой дотянуться до чужой щеки. – Кто?

Чужая щека была ледяной и лишенной приятной гладкости. Крохотные рябинки вполне ощутимы.

Соня!!! Это она!

Она не уехала, не сбежала, ее просто решили убрать как лишнего свидетеля. Она вся в крови, вся холодная и стонет уже едва слышно. Она умирает!!! Это чудовище бросило ее, раненую, тут умирать. И Арину бросило тут умирать.

Что?! Что делать??? Как спасти себя, как спасти Соню, еще живую, но уже такую холодную!!! Господи, помоги!!!

Арина испуганно откатилась от Сони, девушка уже не стонала, лишь дышала тяжело, с бульканьем. Спина наткнулась на какую то преграду. Арина вытянула пальцы и пощупала. Стена. Каменная стена, не кирпичная. Они в погребе, скорее всего. Чей это погреб? В ее доме погреб выложен кирпичом и облицован фасадной плиткой. Она не в своем доме, ясно. Чей тогда это дом? Уварова? Помершего десять лет назад Николая Уварова? Значит, один из его пасынков напал на Арину, довез ее сюда и швырнул, как щенка, в погреб подыхать рядом с Соней, истекающей кровью.

А сам? Где он сам?! Ну уж, конечно, не в доме. Он теперь где-то в городе. Жрет свой ужин, тщательно пережевывая. Пьет пиво перед телевизором, смакует удовольствие от содеянного злодейства и… тщательно обустраивает свое алиби. Наверняка он не один. Наверняка с кем-то, кто может подтвердить, что в день и вечер исчезновения Арины Воробьевой он был дома и смотрел телевизор.

– Сволочь!!! Мерзкая сволочь!!!

Злые слезы закапали из глаз, нос сразу заложило, а на мокрое лицо моментально налипла пыль и какие-то ворсинки. Арина уткнулась в воротник куртки, которую так и не сняла, вернувшись домой, потерлась лицом. И снова подкатилась вплотную к стене. Нащупав самый острый каменный выступ, Арина пристроила к нему вплотную связанные такой же липкой лентой запястья, вдохнула, выдохнула и начала тереть.

Прошло бесконечно много времени, она усиленно трудилась, уставала. Падала потным лицом в пыльный пол подпола, засыпанный какой-то истлевшей ветошью. Отдыхала, говорила с Соней, дыхания которой теперь совершенно не было слышно. Она могла и умереть, но Арине не хотелось думать об этом. Ей хотелось думать, что Соня просто спит. Или экономит силы, молчит и ждет, пока Арина освободится сама и освободит ее.

Лента на ее запястьях лопнула в тот самый момент, когда ее накрыло отчаяние. Плечи, грудь, локти – все ныло так, что казалось, и она вся покрылась кровью, потому что все тело ее кровоточило от боли и усталости. И она барахталась в этой кровавой луже, и спасения ей не было. Она стискивала зубы, хрипела, материлась едва слышно и снова предпринимала попытки перетереть ленту.

Когда та лопнула и руки ее упали безвольно вдоль тела, Арина заплакала снова. Несколько минут она сжимала и разжимала пальцы, терла ноющие запястья, дула на них, потом начала разматывать пластырь – это был пластырь с ног. Она тронула Соню. Девушка не застонала, дыхания тоже не было слышно. Арина схватила ее запястье и попыталась нащупать пульс.

Слава богу! Сквозь ледяную кожу пробивалась едва ощутимыми, редкими толчками жизнь.

Надо торопиться!

Арина попыталась встать, но тут же уперлась головой в низкий бревенчатый свод. Медленно прошла на четвереньках вдоль стен, ощупывая их и прислушиваясь, прикладывая ухо к стене. Дверей не было. И было очень тихо. Не имелось даже щели, лишь плотными рядами лежал острый камень.

Потом начала ощупывать потолок. Бревна, доски, какая-то труха, все время сыпавшаяся на голову. И наконец-то! Небольшой квадрат – пятьдесят на пятьдесят – из сколоченных досок, который ничем, кроме лаза, быть не мог.

Арина уперлась в доски руками. Ни с места! Еще и еще, еще и еще. Рычала, давила спиной, изогнувшись странным гимнастом так, что хрустело в позвоночнике. Билась лопатками. Снова руками. Доски трещали, да, но не поддавались.

А потом наверху, прямо над головой, где до этого было тихо, вдруг раздался сначала непонятный шорох, потом отчетливый стук чьих-то тяжелых ботинок и следом едва различимая грубая мужская ругань.

Что она делает?! Она, идиотка, только что привела приговор в исполнение, она нажала на спусковой крючок, она… привлекла внимание убийцы, который все это время находился в доме! Сейчас он откроет люк и…

Люк подпрыгнул над ее головой, отлетел в сторону, впустив внутрь струю свежего прохладного воздуха, и следом в лицо ей ударил луч фонаря.

Арина зажмурилась и встала в полный рост, высунув голову из подпола. Плечи тоже оказались над уровнем пола. И на полу этом – пыльном, неструганом, совсем не похожем на пол жилого деревенского дома, – когда она чуть приоткрыла глаза, высвечиваемые пляшущим светом фонарика, обнаружились сразу четыре пары мужских ботинок. Они замерли прямо у люка, ботинки эти. Если бы не брючины, нависшие над ботинками, Арина точно подумала бы, что находится на обувной свалке. Но на склад было не похоже, ботинки были в свежей грязи.

Никто не шевелился. Она тоже. Странное оцепенение, лишенное страха, усталости, боли, накатило на нее. В оцепенении этом не было ничего, кроме ожидания.

Что будет дальше? Что-то же будет!

Прежде чем она успела подумать, что во всех этих убийствах и покушениях замешана целая банда и убийства все же имеют под собой ритуальный характер, одна пара мужской обуви стронулась с места, брючины в коленках прогнулись. Хозяин их присел на корточки. И странно гортанным, задавленным голосом, будто подавился чем, произнес:

– Господи, Воробьева, если еще раз ты устроишь что-то подобное, я… Я не знаю, что с тобой сделаю!!! Иди сюда, идиотка!!!

И в тот же момент руки – Сашкины любимые, самые надежные руки на свете – схватили ее за плечи и потащили вверх.

– Там Соня… – прошептала она, повиснув в воздухе на мгновение и ткнула пальцем в разверзнутый лаз. – Она ранена, Саш!

– А ты?! С тобой все в порядке??? – Он задыхался, как астматик, ощупывая ее. Залазил под куртку, рассматривал запястья, гладил по лицу, отряхивал волосы. – С тобой, Ирка, как? А?