– Николай Иванович, заведующий ваш еще не вернулся?

– Заведующий? – Голиков поднял камешек, отшвырнул. – Пока нет.

– Вы ведь хорошо его знаете?

– Ну, знаю. Год все же вместе на базе. Часом, с ним не случилось ли чего? Он ведь третий месяц из отпуска не выходит?

– Признаться, я у вас хотел спросить, почему он не выходит. Не знаете?

– Откуда? Пропал, как говорится, с концами. Я уж беспокоиться начал.

– Вообще-то, вы могли бы сказать мне о пропаже Шеленкова раньше – при нашем первом разговоре.

– Раньше? – Голиков покачал головой. – Вы же в прошлый раз ни словом не заикнулись о Шеленкове. Интересовались каким-то художником. Что ж мне лезть, если меня не спрашивают?

– Так ведь пропал человек. Я бы, например, беспокоился.

– Теперь и я беспокоюсь. Тогда же, когда вы приезжали, думал обойдется.

– А что вы о нем скажете? Что это за человек?

– Шеленков-то? Человек он неплохой. Правда, молчун. Бывает, за весь день слова не вытащишь. Это есть. Но ладить с ним можно.

– Как понять: ладить?

– Ну, в душу он зря не лезет, дело свое знает. И, главное, от работы никогда не отлынивает.

– А что входит в его обязанности? Как заведующего?

– Это только так… звучит громко: заведующий. У нас же здесь, на базе, вся работа пополам. Неважно, кто ты – сторож, заведующий. Ну, что мы здесь делаем… Принимаем отдыхающих. Следим, чтобы всюду был порядок. Инвентарь бережем – причал, лодки, все остальное. Чистоту поддерживаем. Так что с Иваном Федоровичем мы всегда честно делили всю работу. Без обмана.

– Что, Шеленков прямо тут и живет? На базе?

– Да. В этом самом домике. Справа моя комната, слева его. Тут у него все: дом, работа, имущество. Вон его окно, видите?

– Вижу. Какие-нибудь родственники у него есть?

– Никого. Круглый бобыль.

– И никогда не было? Родственников?

– Ну, он мне рассказывал: была у него жена, но лет пять назад умерла.

– Где, не знаете?

– Где-то на севере. Но где точно, не знаю.

– А дети?

– Детей у них не было. Так он говорил.

– Хоть письма-то ему приходят?

– Нет. Во всяком случае, за весь этот год писем не было. Ни одного.

– Ну а знакомые? Приезжал к нему кто-нибудь? Хоть раз?

– Нет, не видел. Здесь-то уж точно все его знакомые – отдыхающие. С ними Иван Федорович и занимается.

– Здесь… А в Москве?

– В Москве… Вообще-то, он несколько раз оставался в Москве. Утром уедет, вечером следующего дня приедет. Если он у кого-то ночевал, значит, есть там знакомые.

– Вам он не говорил, у кого ночевал? Хотя бы намеком?

– Нет. Да я у него никогда и не спрашивал. Все равно бесполезно. Отмолчится.

– Ну а бывало, что он уезжал дня на три? Или, скажем, на неделю?

На лице Голикова отразилось колебание. Рахманов добавил:

– Вы что-то вспомнили?

– Тут такое дело… Иван Федорович страдает радикулитом. Ну и этой весной, в мае, у него было обострение. Он и попросил меня по-дружески отпустить его подлечиться, дней на десять.

– Подлечиться? Куда?

– Нашел он какого-то чудо-врача. В Москве.

– В Москве? В какой-то больнице?

– Не знаю. Знаю только: попасть к этому врачу практически невозможно, масса желающих. А тут представился случай. Конечно, я отпустил. В мае работы мало, еще не сезон. Ну а человек мучается.

– Имя, фамилию этого врача Шеленков не называл?

– Нет. Сказал только, что тот делал ему какой-то особый массаж и выписал мазь. Он этой мазью потом нахвалиться не мог – так помогла.

– И какого мая Шеленков уехал? К лекарю?

– Сейчас… – Голиков помолчал. – Уехал он числа седьмого – перед праздниками. Вернулся же, соответственно, через десять дней.

– Не помните, когда именно? Днем, вечером?

– Вечером. Поздно вечером, часов в одиннадцать.

Все совпадает. Седьмого мая Шеленков – Вадим Павлович вылетел в Сухуми. Позвонил Азизову из города. Восьмого встретился с Азизовым в ресторане «Тбилиси». Одиннадцатого или двенадцатого проверил кредитоспособность будущего «клиента», поговорив с Люкой. Наконец, семнадцатого, после решающего разговора с Азизовым, во время которого были уточнены детали, вернулся в Москву.

– Николай Иванович, сейчас я вам покажу несколько фотографий. Посмотрите их внимательно. Если кого-то узнаете, скажите.

– Ну, давайте.

Рахманов протянул предусмотрительно захваченные фотографии. Здесь были снимки Новлянской, Азизова, Аракеляна, Клюева, Шитикова и Чиркова.

Внимательно их просмотрев, Голиков покачал головой:

– Нет. Никого из этих людей я не видел.

– Никогда и нигде?

– Никогда и нигде. Хотя… – Взял фото Чиркова. – Это лицо вроде где-то мелькало. Но где, не помню. Случайно, он не дачник? Здешний?

– Угадали, дачник. Здешний.

– Тогда встречался. Правда, не помню где.

– А из других никого не видели?

– Никого.

– Жаль. – Рахманов спрятал фотографии. Кивнул на пса. – Собачка эта у вас давно?

– Дик что ли? – Обернувшись, Голиков посмотрел на пса, который при этом навострил уши. – Да нет. Месяца два. В августе я его взял. Из питомника.

– А до этого здесь была собака?

– Была. Тоже Дик. Ну, то вообще был не пес, а чудо. Умней человека. Все понимал.

– Какой породы? Тоже овчарка?

– Нет. Помесь лайки и южно-русской овчарки. Такой огромный был псище. Мохнатый. Одним словом, красавец. А нюх какой… Своего чувствовал за километр.

– Михаил сказал, этот ваш Дик был как-то по-особому обучен?

– Да. Чужого мог порвать, своего слушался. Ну, а отдыхающих не трогал. Стоит человеку поселиться на базе – все. Дик даже не зарычит.

– Куда же он делся?

– А-а… Лучше не спрашивайте. Пристрелили.

– Пристрелили?

– Да. Сволочи какие-то.

– Как же это случилось?

– Вот так и случилось. Без меня. Уехал я в Москву. База осталась пустая, только Дик… Вернулся через пару дней – вижу, лежит. Под проволокой. Как был на цепи, так и околел. Я посмотрел, у него два пулевых отверстия. Одно на шее, другое прямо над ухом. Так только и могли его убить, гады. Иначе он не дался бы.

– Все же за что его так? Может, пытались ограбить?