Он понял, что пираты используют пещеру как стоянку. Может быть, делят здесь добычу. Решил остановиться: обоим нужен отдых, а там — будь что будет.

— Лезь туда, поспи, — сказал он, показывая на провал. — Я покараулю. Потом сменишь.

Скрывшись в темноте подземелья, язаматка затихла. Хармид уселся на пол. Он ни о чем не думал, просто потому, что устал думать. Бежать некуда, вокруг тавры, не сегодня завтра их поймают. В том, что за этим последует мучительная смерть, он не сомневался.

Внезапно послышался шум шагов.

Хармид торопливо нырнул в темную дыру, где пряталась Быстрая Рыбка. Она вскинулась спросонья. Тогда он зажал ей рот рукой. Для себя решил: пока может держать оружие, будет драться. Да хоть вот этим камнем: в руку удобно лёг кусок известняка.

В гроте расположились двое тавров. Разожгли костер. Один из них достал из пропитанного кровью мешка кусок мяса, насадил на нож. По пещере поплыл сводящий с ума аромат жаркого. Хармид еле сдерживался, чтобы не броситься на непрошеных гостей.

Пираты оживленно беседовали. Поев, принялись считать деньги. Потом попрощались, но мешок забрал покупатель. Погрузив покупку в долбленку, он отчалил. Продавец пошел по тропинке через завал.

— Сиди здесь, — прошептал Хармид. — Я за тобой вернусь.

И полез наружу.

От берега в море уходил скалистый мыс. Тропинка тянулась над водой по заросшей редкими кустами осыпи. Идти по ней незамеченным не получится, тавр мог в любой момент обернуться и увидеть преследователя.

В бессильной злобе иларх смотрел, как пират удаляется. А где лодка? Мелькнула надежда, что он причалил с другой стороны. Когда тавр скрылся за грядой, Хармид бросился вперед. Бежал, моля всех богов задержать тавра на берегу. Вот и мыс. Хармид вскарабкался наверх. Подошел к краю гребня, осторожно посмотрел вниз.

Пират сидел возле лодки и пересчитывал деньги.

Глава 8

Год архонта Феодора, скирофорион

Боспор, Таврика

На рассвете Пантикапей содрогнулся от диких звуков.

С портовых окраин к театру поднимались толпы горожан. Со стороны степи к валу сходились паломники, лезли в городские ворота, толкаясь и выкрикивая имя Кибелы. Многие шли в венках из укропа и веток белого тополя. Каждый припас для Великой матери подарок — расписной чернолаковый сосуд, терракотовую статуэтку, печать с ее изображением…

Одни бережно держали мешочки с горохом, чечевицей или пшеничными колосьями, предназначенными для бескровной жертвы. Другие приготовили богине горшочки с галаксией — ячменной кашей на молоке.

Обнаженные корибанты[219] — в шлеме и со щитом — дули в рог, раскорячивались в разнузданном танце. Одни жрицы с подведенными сурьмой глазами изгибались, подражая движениям змей, выкрикивали имя богини. Змеи были везде — на плечах и шеях женщин, в корзинах… Другие, опьяненные ритуальными напитками, вскидывали руки, в которых были зажаты виноградные лозы. Люди в экстазе кричали: "Алала!.."

Полыхали факелы, распространяя в воздухе смолистую гарь. Шорох кожаных подошв напоминал шум моря. Казалось, даже крики чаек — это плач по загубленной юности Аттиса, сына Кибелы.

Мрачные адепты смотрели под ноги пустыми глазами, сжимая в руке серп, нож или острый камень. Окружающие косились на такого со страхом и уважением. Но старались держаться подальше: вдруг он захочет взять с собой в Гадес соседа?

Звенели кимвалы, щелкали кроталы, грохотали тимпаны, воздух дрожал от нестройных криков, режущей слух музыки и топота тысяч ног. Тут и там люди пускались в пляс под трели авлосов.

После жертвоприношения коз и возложения подарков к алтарю Кибелы шествие направилось к театру.

Там уже готовились к главному ритуалу.

В одной из ниш проскения[220] установили каменную статую Кибелы. Голову сидящей на троне богини украшал калаф. На ее коленях лежал лев. Правой рукой Мать богов протягивала чашу, а левой обхватила большой тимпан.

В центре орхестры высилась украшенная лентами, шерстяными повязками и цветочными гирляндами сосна — ритуальное дерево Аттиса. В проходах стояли тележки с песком, чтобы было чем присыпать кровь. В подвале театра жрецы заготовили целую кучу саванов из рогожи.

Толпа теснилась перед театром, пантикапейцы рвались на обряд. Геты Селевка вместе с конными керкетами пытались поддерживать хоть какой-то порядок. Агораномы, растопырив руки, сдерживали горожан в арках. Тем, кто протягивал деньги, вручали тессеру. Нахалов хватали за рукава хитонов: куда лезешь — сперва заплати!

Когда самые дорогие места были заняты, в театр хлынули все желающие. Особенно много народа набилось под портик верхнего яруса, где обычно собиралась городская голытьба.

Жрецы Кибелы — толстые скопцы с обвисшими щеками — выстроились по кругу орхестры, после чего затянули заунывный гимн. Каждый положил перед собой ритуальное орудие — нож или серп.

Не переставая петь, они по команде Хрисарии скинули хитоны, оставшись в одних набедренных повязках. Фригийка в черном пеплосе сжалась в комок у ног статуи, словно подчеркивая свое ничтожество.

Вдруг она резко вскинула руки. Повинуясь ее жесту, жрецы начали хлестать себя бичами, полосовать серпами и колоть ножами. Делали это умело — так, чтобы выступила кровь, но при этом не нанося серьезных ран.

Вскоре они стали похожи на свиней, с которых живьем содрали шкуру. Среди зрителей нарастало воодушевление. Греки вскакивали с мест, неистово кричали, подбадривая жрецов. Женщины царапали кожу, кусали запястья.

Экстаз, истерика, исступление…

Зрителей охватило безумие.

На орхестру выскочил человек. Сорвав хитон, прошелся по кругу, демонстрируя зрителям кривой нож. Театр взорвался аплодисментами и криками одобрения.

Снова ударили тимпаны. Адепт одной рукой оттянул гениталии, а другой полоснул по ним лезвием. Он валялся на песке, воя от боли и пытаясь засунуть между ног скомканный хитон. Потом поднялся, подобрал окровавленный кусок плоти и швырнул его к подножию священной сосны.

Тут же десятки фанатиков по всему театру отсекли свои гениталии.

— Кибела! — орали тысячи глоток. — Аттис!

Вопли раненых, бьющиеся в судорогах тела, измазанный кровью пол — казалось, театр захватил враг и теперь методично казнит заложников.

Выстроившись в колонну по двое, жрецы Кибелы направились к выходу.