— Вот! — заявил он с наигранным радушием. — Не побрезгуй. Это тебе от фиаса.

Спарток налил вина в канфар, собрался пригубить, но внезапно почувствовал, как на плечо легла ладонь Миртии. Меотка покачала головой из стороны в стороны.

Одрис перевел взгляд на Аполлодора и отчетливо увидел в глазах грека страх.

Тогда он протянул ему канфар:

— Пей!

Жрец отшатнулся, вскочил, столовое серебро зазвенело.

Метнулся было в арку, но стоящий снаружи гет втолкнул его обратно.

Глаза Спартока сверкнули бешенством. Он обхватил пальцами шею жреца, а другой рукой поднес канфар к его рту. Вжал в губы так, что выступила кровь:

— Пей!

Отравитель замотал головой.

Спарток ударил его коленом в пах. От боли Аполлодор шумно вдохнул. Одрис насильно влил ему вино в рот. Жрец захрипел, схватился за горло и через несколько мгновений синий, страшный, с вытаращенными глазами валялся мертвым на полу.

Наспех собранный отряд приближался к Парфению. Меотийские лучники замыкали строй. Они служили за деньги, поэтому не торопились подставляться под вражеские стрелы.

Когда конвой бросил обоз Кизика и вернулся в Пантикапей, Спарток не знал, что с ним делать. С одной стороны, наемники отказались помогать беглому архонту, с другой — нарушили договор, предали человека, который им заплатил, пусть он и сволочь.

Одрис решил дать меотам шанс в бою, а уже потом делать выводы.

Над хорой стелился дым, горели деревни и неубранная солома на полях. В обычное время оставшиеся после обмолота стебли тоже жгли, чтобы удобрить почву, но сейчас гарь казалась зловещей.

Боспорян встречали старики с потерянными глазами. Осиротевшая ребятня сидела возле свеженасыпанных могил — грязная, заплаканная. Шальные собаки грызли по обочинам трупы.

Синды пленных не брали — на плотах и триаконтерах и так мало места. Мужчин убивали всех без разбору. Женщин сначала насиловали, потом срывали украшения, а перед уходом хладнокровно резали. Дети разбегались, кто успевал…

Спарток знал, что ему не удастся собрать большую армию для решительной победы. Но сразу после Народного собрания Пантикапея, на котором он объявил военное положение, в боспорские города отправились гонцы с просьбой: дайте гоплитов, сколько можете.

Жители Мирмекия сами обратились за помощью, понимая, что станут следующими: от них до Парфения рукой подать. Правда, акрополь полиса окружала прочная каменная стена, за которой можно переждать осаду. Но до этого лучше не доводить.

Греки толпились перед храмами, глядя на поднимающийся за лиманом черный дым, и с тревогой думали о том, что вот-вот покажется орава перепившихся, озверевших от безнаказанности степняков, которая закидает город горящими стрелами, а потом — с гиканьем и свистом — пронесется по улицам, сея смерть.

Крестьяне с хоры Мирмекия потянулись в город. Погрузив пожитки на арбы, они целыми семьями подолгу стояли у ворот, ожидая своей очереди. Другие погнали стада к Меотиде, подальше от Парфения.

Архонты Пантикапея открыли арсеналы, бесплатно раздавали паноплию. Демархи оказались молодцами — организовали круглосуточную запись в ополчение. Крестьяне сами пригнали скот в обоз. Фиасы раскошелились, но денег не хватало, поэтому провиант для армии собирали в долг.

Спарток готовил отряд три дня, потом выступил в поход.

Десять триаконтер стояли на внешнем рейде Пантикапея, не приближаясь к кораблям синдов. Узкая полоска воды между западным берегом и Северной косой кишела пиратскими эпактридами. Для морского боя силы были равны, но задача Игиенонта заключалась в том, чтобы показать Даиферну решимость флота оборонять полис со стороны пролива.

Понимая, что одному не справиться, одрис все чаще поглядывал в сторону степи…

Спарток раздвинул парчовый занавес.

Следом двое гетов внесли дары. На первый взгляд, небогатые: амфору вина и пиксиду из колхидского самшита. Одрис решил, что если разговора не получится, то дарами дело не исправишь. А в благоприятном исходе встречи он сильно сомневался.

Октамасад смотрел на него настороженно и недружелюбно. Отполированные корни трона хищно стелились по земле. Казалось, они сейчас схватят нежеланного гостя, обовьют, задушат.

— Мир тебе, племянник, — сказал Спарток, лишь слегка склонив голову.

— И тебе, дядя, — процедил номарх. — С чем пришел?

— Просить помощи.

Октамасад изобразил изумление.

— Ты — у меня?

— Да! — отчеканил одрис.

Номарх слез с пня, подошел ближе.

— С чего это вдруг? Разве мы друзья? Я тебя поймал, отвез Ситалку. Ты должен был умереть… Такое не прощают.

— Как видишь, не умер.

Октамасад обошел гостя, с трудом скрывая удивление. Он не мог понять, что тот делает в его шатре. Случить такое с ним самим, его дети и дети детей будут убивать родственников предателя. Кровную месть в степи никто не отменял.

Спарток посмотрел племяннику в глаза:

— Я здесь не для того, чтобы выяснять отношения. Пусть твой поступок оценят Семеро богов и, если надо — накажут. А я тебя прощаю. В знак примирения прими этот дар.

— Ну, тогда… давай, что ли, выпьем, — Октамасад жестом пригласил гостя сесть на ковер. — Попробуем твое. Откуда вино?

— Хиосское.

— О!

Номарх знал толк в винах. Но подождал, пока пригубит гость.

Выпив, поднял крышку пиксиды. Заблестело золото. Он вынул несколько тяжелых колец и височных подвесок, с интересом принялся разглядывать.

— Греческая работа… Золото хорошее, лидийское… Из Сард?

— Да, — горько бросил одрис. — Очень хорошее. Разведчики поймали дезертиров из армии Даиферна. После захвата Парфения его войско перепилось. Эти сбежали, чтобы начать новую жизнь в Феодосии, но напоролись на моих людей… У них нашли пиксиду. Как думаешь, они снимали золото с живых или мертвых?

Октамасад насупился:

— Какая разница!

— Для тебя никакой, — Спарток с трудом сдерживался, чтобы не нагрубить собеседнику. — А для мужей и отцов убитых женщин разница есть.

— Тебе-то что? — номарх вспылил, ему не нравилась тема разговора. — Ты фракиец.

— Я Первый архонт Пантикапея и отвечаю за каждого из жителей Боспора.

Глаза Октамасада налились злобой. Ему хотелось выгнать непрошеного гостя.

— Что хочешь от меня?

— Выбей Даиферна из Парфения.

— Я привык грабить