А Ксения… Она ждала Духов день и молилась. Молила Бога защитить их от неведомой и оттого еще более страшной опасности. Молила, чтобы Отец Небесный помог им сбросить душевное оцепенение, вернуться к жизни. Но этой жизни они боялись смертельно!

И Духов день не замедлил…

С самого утра Ветка беспокойной пташкой вилась возле двери в материну комнату, оттуда доносился ровный стук печатной машинки. Пару раз Ветка осмеливалась приоткрыть дверь и просунуть голову внутрь, но поскольку никакой реакции не последовало — Вера даже не повернулась в ее сторону, бесполезные свои попытки оставила… Алеша весь день провел к больнице у мамы, Манюня сидела в кровати, обхватив руками коленки и угрюмо уставившись в одну точку. Ветка хотела было подойти к ней, но раздумала. Высунула нос на улицу — ветер сразу запорошил глаза пылью, и она шмыгнула внутрь. Ксения, которая вышивала у нерастопленного камина, не могла больше смотреть, как она мается, и подозвала к себе девочку.

— Ветка, ты не могла бы мне немножко помочь? — она протянула Веронике свою вышивку. — Как думаешь, к этому зеленому полю какой оттенок больше подходит? Чтобы было контрастно и в то же время изысканно?

— К зеленому? — Ветка задумалась. — Может, лиловый? Нежный такой… Вот, у вас как раз есть нитки лиловые.

— Ты думаешь? — Ксения вертела вышивку, прикладывая к ней нитки разных оттенков. — Да, вкус у тебя — ничего не скажешь! Зеленое с лиловым, сиреневым — это излюбленное сочетание мирискусников… Ну, группа была такая, объединение художников в начале прошлого века — «Мир искусства» называлась, — пояснила она, подметив Веткин недоуменный взгляд.

— Я как-то… — начала Ветка, явно сомневаясь, стоит ли откровенничать или замять разговор. — Ну, в общем…

— Ну, ну, смелее! — Ксения ободряюще улыбнулась.

А Ветка, словно засохший цветок к воде, потянулась к этой улыбке, впитала ее всеми порами, вздохнула… и решилась на откровенность.

— Я очень мало знаю… ну, об искусстве, художниках. Мама, она в университете училась, но со мной об этом не говорит. Может, думает, мне это не интересно. А мне интересно! Я где-то в газете прочла, что все цвета имеют свое особое значение. Тайное. Там было написано «мистическое».

— Ну да, это значит, сокровенное, загадочное.

— Вот! Это мне ужасно интересно. Я бы хотела знать об этом все, что только возможно. Читать побольше… и вообще.

Ксения видела: разговор этот дается Ветке с трудом. Точно не было того первого их совета, на котором все чувствовали себя так свободно, где не нужно было подыскивать слов… А тут Ветка как будто говорить разучилась, словно их разделяла невидимая стена.

«Мне казалось, мы с Веткой дышим одним воздухом… — подумала Ксения, досадуя на себя, как будто именно в ней крылась причина Веткиной зажатости и недоверчивости. — А сейчас точно кто-то мешает нам. Надо бы постараться эту преграду сломать, не то мы с нею можем чужими сделаться. Раз пробежал холодок отчуждения — и прощай понимание, прощай близость! Нет, голубушка, милая, я тебя не отдам!»

— Присядь со мной, киска! Ничего, что я тебя так назвала? — она испытующе взглянула на девочку, которая напоминала трепетную стрекозу: одно движение, шорох — и порх! — улетит…

— Тетя Ксенечка! Вы можете называть меня как хотите — мне все в вас нравится… — и сама испугавшись неожиданно вырвавшегося признания, Ветка зарделась и закусила губу.

— Спасибо! — Ксения сделалась очень серьезна. — Скажи мне… только честно. Ты на маму сердишься, да? Тебе сейчас трудно, а она занята и как будто этого не замечает… Только давай говорить без виляний и реверансов — начистоту — мы с тобой люди близкие и, надеюсь, это надолго. Не отвечай сейчас ничего, вижу, ты все понимаешь. А я… я тоже многое вижу. И хочу сказать… не обижайся на маму, голубка! Ей сейчас трудно очень… Неподъемную тяжесть она себе на плечи взвалила.

— Как это?

— То, чем сейчас мама твоя занята — это спасенье для нас. Я в нее верю. Я не вправе тебе открыть — только она может, если сочтет возможным… Похоже, попали мы в очень непростую историю, и корни ее — в далеком прошлом. А мама твоя эти узлы старается развязать.

— Сочиняя роман? При чем же тут мы?

— Ее роман о нас. О том, что было с нашими предками, чьи страсти, неизжитые, непрочувствованные, неочищенные, передаются нам, детям. И что с нами будет, если мы — каждый из нас — не найдем и не пройдем собственный путь. Твоя мама… в своем романе она соединяет судьбы и времена. Она нас спасает, во всяком случае делает попытку спасти.

— Но как, как? — Веткины глаза загорелись лихорадочным блеском, точно разговор этот прорвал шлюзы, сдерживающие в душе все передуманное и перечувствованное в эти дни.

— Погоди, Веточка, не спеши… Здесь нам спешить нельзя. И говорить слишком много тоже нельзя. Поверь мне! После, потом — в Москве. А здесь… Постарайся мне поверить: не обижайся на маму! Она с тобой! Каждую минуту… В эти дни она ближе к тебе, чем ты думаешь. И не обращай внимания, что она раздражается, если ее прерывают. Когда человек входит в иное пространство — его нельзя дергать попусту. Он должен сам…

— В какое иное?

— Понимаешь, ее роман — это как бы иное измерение. Она не здесь, не с нами. Она — там. Ведь творчество — это тоже магия, если хочешь. Волшебство. Только оно — от Бога, спаси нас, Господи, и помилуй! — с глубоким вздохом шепнула Ксения и перекрестилась.

Ветка задумалась.

— Тетя Ксенечка! — она смутилась и отвела взгляд. — Мне как-то неловко сознаться, но я… в общем, не до конца верю.

— А у веры и нет конца.

— Да, я понимаю… Душой-то я верю, а разум мой сомневается. Вы понимаете, ну была бы я старушкой неграмотной и все твердила бы: крест да молитва! Мне мама призналась, что слова эти ей кто-то как бы шепнул в душе. И священник в нашей гимназии тоже говорит, что это сила, против которой любое зло бессильно…

— Священник в гимназии? — переспросила удивленная Ксения.

— Ну да. У нас гимназия — с православным уклоном. К нам священник после уроков по четвергам приходит — отец Арсений. И про святое рассказывает.

— А, понятно! Только ты не сбивайся, лапушка.

— Да, постараюсь. Ну вот! Я понимаю, что мир совсем не такой каким кажется, есть мир невидимый, он скрыт от нас… и его нельзя линейкой измерить. Я Достоевского этой весной начала читать. Много читала. Хотя «Властелин колец» Толкиена… в общем, там все понятно! А Достоевский — он все в тебе переворачивает… жутко так! Как он говорит: поле битвы — в душах людей. Ой, теть Ксень, я так много лишнего говорю, но иначе совсем собьюсь, а мне важно эту мысль за хвост ухватить, а то я ее никогда не поймаю…

— Не волнуйся, поймаешь! Ты все сможешь, я вижу. Ты ведь только в самом начале пути — и не надо спешить. Мы потихоньку пойдем. Ты сказала, отец Арсений вам объяснял, что крест и молитва — самая крепкая броня, нерушимая. Так?