Хорошо сказано, — одобрил профессор, — вам, синьора, надо бы полечить вашего мужа.

— Но он не болен.

Нет, болен — строгостью, — сказал профессор, склонив голову над тарелкой. И добавил сквозь зубы: — Точнее, строгость — всего лишь симптом.

Теперь Марчелло становилось ясно, что профессор, по словам Лины, знавший о нем все, забавляясь, играет с ним, как кошка с мышкой. Вместе с тем он подумал, что эта игра куда более невинна по сравнению с его собственной, такой мрачной, начатой сегодня днем в доме Квадри и идущей к кровавому финалу на савойской вилле. Почти с меланхолическим кокетством он спросил у Лины:

— В самом деле я кажусь таким строгим?.. И вам тоже?

Она бросила на него холодный, угрюмый взгляд, и он с болью прочел в нем глубокую неприязнь по отношению к себе. Затем, входя в роль влюбленной женщины, которую она решила играть, Лина ответила, улыбаясь с усилием:

Я вас недостаточно знаю… конечно, вы производите впечатление человека очень серьезного.

Ах, как верно! — воскликнула Джулия, любовно поглядывая на мужа. — Подумайте, я видела его улыбающимся от силы раз десять… Серьезный — это точно.

Лина теперь смотрела на него пристально, с недобрым вниманием.

Нет, — медленно произнесла она, — нет, я ошиблась… не серьезный, а озабоченный.

— Чем озабоченный?

Марчелло увидел, как Лина равнодушно повела плечами:

— А вот этого я не знаю.

В то же время, к своему глубокому изумлению, он почувствовал, как под столом ее нога медленно и с намерением коснулась его ноги и прижалась к ней. Квадри сказал добродушно:

Клеричи, не будьте слишком озабочены тем, чтобы выглядеть озабоченным… это все разговоры, чтобы убить время… вы в свадебном путешествии, только это и должно вас заботить, не правда ли, синьора?

Он улыбнулся Джулии улыбкой, казавшейся гримасой увечного, и Джулия улыбнулась в ответ и весело сказала:

— Может быть, это как раз его и заботит, верно, Марчелло?

Нога Лины продолжала прижиматься к нему, и от этого прикосновения Марчелло испытывал чувство раздвоенности, словно из любовных отношений двусмысленность проникла во всю его жизнь и вместо одной ситуации возникло сразу две: в одной он показывал профессора Орландо и возвращался в Италию с Джулией, в другой — спасал Квадри, бросал Джулию и оставался с Линой в Париже. Обе ситуации, как две наложенные друг на друга фотографии, пересекались, смешивались разноцветием чувств сожаления и ужаса, надежды и печали, смирения и непокорности. Он прекрасно понимал, что Лина заигрывала с ним только для того, чтобы обмануть его и остаться верной своей роли влюбленной женщины, и все же питал абсурдную надежду, что это не так, что она любит его по-настоящему. Вместе с тем он спрашивал себя, почему из всех возможностей дать почувствовать взаимную близость она выбрала именно эту, такую привычную и вульгарную, и ему снова показалось, что этот жест свидетельствовал о ее стойком к нему презрении: она полагала, что для того, чтобы обмануть его, не требуется особой тонкости и изобретательности. Прижимаясь к нему ногой и глядя на него пристально и со значением, Лина говорила:

— Кстати, по поводу вашего свадебного путешествия… я уже говорила об этом с Джулией, но я знаю, что у нее не хватит храбрости сказать вам, поэтому я позволю себе сделать вам предложение: почему бы не закончить вашу поездку в Савойе, у нас?.. Мы будем там все лето, у нас есть прекрасная комната для гостей… погостите неделю, дней десять, сколько хотите, а прямо оттуда вернетесь в Италию.

Так вот, почти с досадой сказал себе Марчелло, в чем крылась причина этого жеста под столом. Он снова подумал, на сей раз с раздражением, что приглашение в Савойю слишком удачно совпадало с планом Орландо: приняв приглашение, они задержали бы Лину в Париже, и у Орландо было бы достаточно времени, чтобы разделаться с Квадри там, в горах. Марчелло медленно произнес:

Что до меня, то я ничего не имею против поездки в Савойю, но не раньше чем через неделю, после того, как мы посмотрим Париж.

Прекрасно! — торжествующе воскликнула Лина. — Тогда вы поедете со мной, а муж отправится туда завтра… мне тоже надо остаться на неделю в Париже.

Марчелло почувствовал, что ее нога больше не прижимается к нему. В этом уже не было необходимости, и Лина даже не захотела поблагодарить его взглядом. Он посмотрел на Джулию, казавшуюся недовольной. Она сказала:

Мне очень жаль, но я не согласна с моим мужем… мне очень не хочется показаться невежливой по отношению к вам, синьора Квадри, но мы никак не можем поехать в Савойю.

— Почему? — невольно воскликнул Марчелло. — После Парижа…

Ты же знаешь, что после Парижа мы должны поехать на Лазурный берег, чтобы встретиться там с друзьями.

Это была неправда, у них не было друзей на Лазурном берегу. Марчелло понял, что Джулия лгала, чтобы отделаться от Лины и в то же время продемонстрировать ему свое безразличие к ней. Но опасность была в том, как бы Лина, оскорбившись отказом Джулии, не уехала вместе с Квадри. Значит, следовало принять необходимые меры и заставить строптивую жену непременно согласиться на приглашение. Он поспешно сказал:

— О, от встречи с этими приятелями можно отказаться, у нас еще будет время повидаться с ними.

Лазурный берег? Какой ужас! — пылко воскликнула Лина веселым певучим голосом, довольная помощью Марчелло. — Кто ездит на Лазурный берег? Южно-американские rasta[3], cocottes[4].

— Да, но у нас есть обязательства, — упрямо возразила Джулия.

— Ну же, Джулия, почему бы нам не согласиться?

— Если ты этого хочешь, — ответила она, наклонив голову.

Он увидел, что при этих словах Лина повернулась к Джулии.

Но почему? — и в голосе ее прозвучали изумление и растерянность. — Зачем вам Лазурный берег? Это типично провинциальное желание… только провинциалы хотят побывать на Лазурном берегу… уверяю вас, что на вашем месте никто бы не стал колебаться… Ну-ка, ну-ка, — вдруг прибавила она с отчаянной живостью, — должна же быть какая-то причина, о которой вы не хотите сказать… может быть, мой муж и я, мы вам неприятны?

Марчелло невольно восхитился этим неистовством страсти, позволявшем Лине почти что устроить Джулии любовную сцену в присутствии его и Квадри. Немного удивленная, Джулия запротестовала:

— Да бога ради… что вы говорите?

Квадри, который ел молча, больше смакуя, нежели прислушиваясь к разговору, заметил с обычным равнодушием:

Лина, ты ставишь синьору в неловкое положение… Даже если, как ты говоришь, мы ей неприятны, она никогда в этом не признается.