Он встал, крикнул жене, что подождет ее в вестибюле, и вышел. В конце коридора находилась телефонная кабина, он направился туда не спеша, почти машинально. Только когда из черной эбонитовой трубки до него донесся голос агента, весело спросивший: "Итак, доктор, где же он, наш ресторанчик?" — ему показалось, что он вырвался из тумана собственных мыслей. Спокойно, говоря тихо, но внятно, он начал рассказывать Орландо о поездке Квадри.

Когда они вышли из такси на одной из улочек Латинского квартала, Марчелло взглянул на вывеску. Белыми буквами на коричневом фоне, на уровне второго этажа старого серого дома, было написано Le coq au vin. Они вошли в ресторан: вдоль стен зала тянулся диван из красного бархата, перед диваном стояли столики, в старых прямоугольных зеркалах в позолоченных рамах спокойно отражались свет центральной люстры и головы немногочисленных посетителей. Марчелло сразу узнал Квадри, сидевшего в углу рядом с женой: ниже ее на голову, одетый в черное, он разглядывал поверх очков меню мясных блюд. Лина, прямая и неподвижная, в платье из черного бархата, оттенявшего белизну рук, груди и бледность лица, казалось, напротив, с тревогой наблюдала за входной дверью. Увидев Джулию, она резко поднялась, и позади нее, почти ею заслоненный, встал и профессор. Обе женщины пожали друг другу руки. Марчелло ненароком поднял глаза и в желтом бледном свете одного из зеркал увидел нечто невероятное — отдельную, будто отрубленную голову Орландо, глядящую прямо на них. В тот же момент ресторанные часы с маятником встрепенулись, начали корчиться и жаловаться всеми своими металлическими внутренностями и, наконец, стали отбивать удары. "Восемь! — довольно воскликнула Лина. — Как вы пунктуальны!" Марчелло вздрогнул, и, пока часы продолжали бить с мрачным и торжественным звоном, пожал протянутую ему Квадри руку. Часы с силой отбили последний удар, и тогда он вспомнил, что по договоренности именно это рукопожатие должно указать Орландо на Квадри, и вдруг почти испытал, искушение нагнуться и поцеловать Квадри в левую щеку, как это сделал Иуда, с которым он в шутку сравнивал себя сегодня утром. Ему почудилось даже, что он ощущает губами шершавую щеку профессора, и поразился столь сильному внушению. Затем снова поднял глаза к зеркалу: голова Орландо по-прежнему пристально глядела на них. Наконец все четверо сели: он и Квадри — на стулья, а женщины — напротив них, на диван.

Подошел официант, подающий напитки, с картой вин, и Квадри начал довольно дотошно заказывать вина. Казалось, он был полностью поглощен этим занятием и долго обсуждал с официантом качество вин, в которых, по видимости, разбирался очень хорошо. Наконец он заказал белое сухое к рыбе, красное к жаркому и шампанское во льду. Специалиста по винам сменил обычный официант, и с ним повторилась та же сцена: разговоры знатоков о блюдах, колебания, размышления, вопросы и, наконец, заказ трех блюд — закуска, одно рыбное и одно мясное блюдо. Тем временем Лина и Джулия переговаривались вполголоса, и Марчелло, не сводящий с Лины глаз, стал почти что грезить наяву. Ему казалось, что у него за спиной снова раздается тревожный бой часов, в то время как он пожимает руку Квадри; ему казалось, что он снова видит отрубленную голову Орландо, глядящую на него из зеркала, и он понял, что в тот момент лицом к лицу столкнулся со своей судьбой, словно оказавшись перед камнем, лежащим на распутье двух дорог. Он вздрогнул, услышав, как Квадри спросил его своим обычным равнодушным тоном:

— Погуляли по Парижу?

— Да, немного.

— Понравилось?

— Очень.

Да, замечательный город, — сказал Квадри, словно говоря сам с собой и как бы делая Марчелло уступку, — но я хотел бы обратить ваше внимание на одну деталь, я уже говорил об этом сегодня: Париж — вовсе не порочный и развратный город, как пишут итальянские газеты… у вас, несомненно, подобное представление, но оно не соответствует действительности.

— Я вовсе так не думаю, — несколько удивленный, возразил Марчелло.

Я бы удивился, если бы вы так не думали, — сказал профессор, не глядя на него, — все молодые люди вашего поколения именно так и представляют себе Париж… они думают, что без строгости нет силы, и, чтобы почувствовать свою строгость, выдумывают несуществующие мишени для осуждения.

— Мне не кажется, что я отличаюсь особой строгостью, — сухо заметил Марчелло.

А я уверен, что — да, и сейчас вам это продемонстрирую, — сказал профессор. Он подождал, пока официант расставит тарелки с закусками, и продолжил: — Смотрите… держу пари, что, пока я заказывал вина, вы внутренне поражались тому, что я могу ценить подобные вещи… разве не так?

Как он догадался? Марчелло нехотя признал:

Может быть, вы и правы, но в этом нет ничего дурного… я думал так, потому что у вас самого, говоря вашими же словами, весьма строгая внешность.

Как и у вас, мой милый, как и у вас, — любезно повторил профессор. — Продолжим… сознайтесь: вы не любите вино и не знаете в нем толка.

— Да, сказать по правде, я почти никогда не пью, — сказал Марчелло, — но какое это имеет значение?

Большое, — спокойно ответил Квадри. — Огромное, и бьюсь об заклад, что вы не цените хороший стол.

— Я ем… — начал было Марчелло.

— Довольно о еде, — торжествующе подытожил профессор, — это и требовалось доказать… И, наконец, я уверен, что вы против любви… например, если в парке вы увидите целующуюся парочку, ваша первая реакция — осуждение и неприязнь, и очень возможно, вы сделаете вывод, что город, в котором находится этот парк, — бесстыжий город… не так ли?

Марчелло понял теперь, куда клонит Квадри, и сказал с усилием:

Никаких выводов я не сделаю… Верно только то, что, возможно, у меня нет врожденного вкуса к подобным вещам.

Не только! Для вас те, у кого такой вкус есть, достойны презрения… признайтесь же, что это правда.

— Нет, они не такие, как и я, и все.

Кто не с нами, тот против нас, — сказал профессор, вдруг резко переключаясь на политику. — Это один из лозунгов, которые теперь охотно повторяют в Италии, да и не только в ней, не так ли? — Квадри начал есть, да с таким аппетитом, что очки сползли ему на кончик носа.

— Мне не кажется, — сухо заметил Марчелло, — что политика имеет к этим вещам какое-то отношение.

— Эдмондо! — воскликнула Лина.

— Дорогая?

— Ты обещал мне, что мы не будем говорить о политике.

Но мы и не говорим о политике, — возразил Квадри, — мы говорим о Париже… и в заключение, поскольку Париж — это город, где люди любят пить, есть, танцевать, целоваться в парках, в общем, развлекаться… я уверен, что ваше впечатление о Париже может быть только неблагоприятным.

На сей раз Марчелло не стал возражать. Джулия с улыбкой ответила за него:

— А мне, напротив, парижская публика так нравится… люди такие веселые.