Миша иногда подумывал о возвращении, но Ася этот вариант даже не рассматривала. Она выучилась в университете Райерсон на художника-аниматора, сняла несколько мультфильмов, которые были отмечены призами, преподавала живопись в колледже, писала картины и регулярно выставлялась в престижных галереях. Всякий раз, встречаясь со свекровью в Торонто, она словно получала по лицу грязной тряпкой. Отношения у них не только не улучшились, но стали еще более напряженными. И все из-за одного обстоятельства, которое Клава превратила в козырную карту, когда начинала петь Мише, что Ася – совсем не та жена, которая ему нужна, и, пока не поздно, лучше развестись. До сих пор у пары не было детей.

Первой, кто решился задать Асе вопрос о детях, была София. Она молчала почти десять лет. Сначала Миша и Ася учились, потом устраивались на работу, потом путешествовали. Им было всего-то по семнадцать, когда они поженились. Какие дети – сами еще малы, но время шло. Отметив, что Ася завела одну кошку, потом другую, потом поселила дома семью кроликов и в довершение всего собиралась обзавестись собачкой, София не выдержала и спросила, как весь этот зоопарк уживется с младенцем и, собственно, когда ожидается появление наследника.

Ася и сама хотела бы это знать. Она много раз была у докторов, которые подтверждали ее полное здоровье. Именитый гинеколог, консультации которого она ждала полгода, как и все остальные канадские доктора, просто посоветовал немного подождать. Но это «немного» превратилось в годы и годы бесплодной надежды – беременность не наступала.

Миша тоже был ни при чем, анализы подтвердили его мужское здоровье. Постепенно оба склонились к мысли, что надо бы решиться на искусственное оплодотворение либо искать суррогатную мать.

Узнав о планах молодых людей, София умоляла этого не делать. Она говорила, что если Господь не дает детей, то есть на это причины, которые пока неведомы, но обязательно откроются. Она посоветовала Асе помолиться о будущих детях иконе Федоровской Божьей Матери, заказала специальный молебен и по субботам ходила вместе с Асей к чудотворной иконе в Свято-Троицком храме на улице Генри. Но все было тщетно. И все же после того, как Ася начала молиться, причащаться и исповедоваться, после того как втянулась в церковную жизнь, помогая Софии в делах местного сестричества, ее страдания утихли. При виде младенцев она уже не заходилась в рыданиях, зависть к беременным отпустила, и отвращение к себе прошло бесследно. Правда, смирившись, Ася не потеряла надежду.

– На все Божья воля, – часто повторяла София. – Он лучше нас знает, когда, кому и зачем, потому что вперед видит, а мы нет. Если суждено – родишь, нет – усыновишь, тоже дело Божеское, а вот эти подсадки, матери суррогатные… Не люблю. Знаешь, сколько там зародышей отбракованных погибает, пока один зацепится? А как же Дух Божий, что делением каждой клеточки ведает? Страшно. Пока у тебя есть надежда и время самой родить, молись.

Миша с тревогой наблюдал за изменениями в Асином поведении. Он довольно скептически относился ко всему религиозно-клерикальному, но при этом старался не обижать жену. Однако, когда «церковные заморочки» стали все больше проникать в их семейный быт, с раздражением справиться было все труднее. По большому счету Миша не особо страдал по поводу отсутствия детей. «Наука поможет, – убеждал он жену. – Соорудим себе бебика с ее помощью, не волнуйся». София чувствовала, что в семье назревает конфликт, и, как она сама говорила, держалась на этом свете только потому, что не могла позволить развалиться семье. Уже совсем больная и немощная, она твердила, как заклинание: «Не умру, пока вашего ребенка не окрещу». Но своего обещания София не исполнила.

Ей перевалило за девяносто пять, когда должно было произойти великое событие: подписание акта о каноническом общении ветвей Русской Православной Церкви. Из Москвы в Торонто везли великую святыню – икону Божьей Матери «Державная». Ждали мужской хор Сретенского монастыря и большую делегацию священнослужителей. Многие этому радовались, но те, кого называли «старой эмиграцией», относились к предстоящему событию по-разному. Ася переживала за Софию. Каждое обсуждение с друзьями и родственниками вопроса объединения церквей – Московской и заграничной – отнимало у нее здоровье. После всех этих разговоров София плакала, у нее повышалось давление, пропадали сон и аппетит. В душах старых эмигрантов кипела обида на «советскую церковь» за сотрудничество со сталинским режимом и коммунистами. София, как истинно верующая, молилась о покаянии и прощении заблудших сынов и надеялась, что через единую Церковь придут благодать и всепрощение. Она верила, что настанет час, когда русские будут уважать и любить друг друга вне зависимости от места проживания и перестанут клеймить эмигрантов, называя предательством отъезд в другую страну, ведь никто в мире – ни канадцы, ни американцы, ни французы, ни англичане – не называет предателями тех, кто покидает свою родину.

– Даже китайцы не объявляют иммигрантов врагами, наоборот, приветствуют расселение по всей земле. А китайцы всегда были хитрыми и дальновидными, – говорила София.

В день, когда должна была приехать делегация Московского патриархата, София попросила Асю сопровождать ее. Она давно уже передвигалась в инвалидной коляске, но дело не в этом – ей просто хотелось, чтобы Ася была рядом с ней в храме.

На православном календаре, который висел у Софии в спальне, красным фломастером было отмечено 8 сентября. «Билеты для Миши и Аси» – выведено каллиграфическим почерком. Ася поняла, что София заказала им билеты на концерт церковного хора. Сама София уже не могла высидеть в зале несколько часов, но поход в храм на встречу с великой святыней даже не обсуждался, София приползла бы туда даже мертвой.

Как только подъехали к храму, она ожила. Просидела в инвалидной коляске всю службу, приложилась к великой святыне и с радостью приняла предложение отобедать в трапезной с гостями из Москвы. Ася ненадолго оставила Софию под присмотром милой девушки из сестричества, а сама вышла на улицу позвонить Мише и предупредить, что задерживается. Добавила, что София держится молодцом, даже, можно сказать, разгулялась. Но когда Ася вернулась, Софию как подменили. Возбужденным шепотом она попросила: «Едем домой немедленно! Что они себе позволяют!» Прощаясь с батюшкой, вдруг горько заплакала. Асе пришлось ее увезти.

По дороге домой София не произнесла ни слова и, только когда Ася помогла ей перебраться из кресла в постель, немного пришла в себя. Вызвать врача она наотрез отказалась. Испугавшись, Ася позвонила Мише. Бросив все дела, он тут же приехал. Увидев его озабоченное лицо, София сказала:

– Успокойся, я еще не умираю, иначе вместо тебя тут стоял бы священник, но и жить особо не хочется.

– София, дорогая, да что же случилось? – спросила Ася. – Я ведь только минут на десять вышла. Кто вас так обидел?

София с трудом приподнялась на подушках, ее глаза заблестели.

– Сижу я в трапезной в кресле своем, а он мимо меня пробегает, шустрый такой, в рясе, лет тридцати, с бороденкой реденькой. Я ему: «С праздником!», он мне: «И вас». Думаю, дай-ка спрошу, откуда приехал, наших ведь всех знаю. Он отвечает: «Из Москвы, с делегацией. У вас ко мне вопросы?» Я отвечаю, что вопросов нет, а вот поговорить хочется. Он весь как на иголках и отшивает меня, мол, нет времени тут с вами разговаривать, сейчас банкет начнется, а на столах еще водки нет. Я дар речи потеряла – водку в храм! Хвать его за руку и отчитываю. Он притих, говорит, что приказали, что сейчас посольские приедут, отцепись, мол, старуха…