Немного отдохнув, он поднялся с земли, немного отряхнулся и двинулся в путь. Ему оставалось ещё что закончить.

Первым делом Рейнальд отправился в разрушенную часовню. Здание стояло на отшибе от деревни, и когда-то функционировало на ровне с церковью, но потом, в одну из междоусобных войн, проходящее мимо войско решило пожечь поселение для поднятия боевого духа солдат. Всё, что осталось после того дня в целости, собрали вернувшиеся из убежища в лесу крестьяне, а остальное приняла земля. И только эта полуразрушенная постройка ещё стояла, не пожранная землёй и не разнесённая ветрами.

Именно там Рейнальд оставил коня и снаряжение. Среди деревенских работяг о часовне ходила дурная молва, и приходить туда не стал бы даже самый отчаявшийся. Спустя час ходьбы, здание показалось из-за холмов, и уже скоро Охотник здоровался со своим товарищем. Высокий, почти в сажень ростом конь чёрной масти ощутимо проигрывал рыцарским скакунам в тяжести и грузоподъёмности, зато был по быстрее, выносливее некоторых, а главное достался ему в уплату долга. Характером питомец походил на своего хозяина, поэтому на его приближение отреагировал вяло, и, повернувшись, окинул Охотника слабо заинтересованным взглядом, разыскивая еду, но, не обнаружив, снова отвернулся и занялся своими лошадиными делами. По мнению Рейнальд, они с Перикулумом были настоящими партнёрами, и, если в определённое время один из них не нуждался в услугах другого, то тот был волен считать это время своим собственным, и заниматься чем ему заблагорассудится. Коня это правило вполне устраивало, по крайней мере, Охотник не помнил, чтобы тот жаловался, пропадая в чащах месяцами и неделями. Например, весь прошлый год от него не было ни слуху ни духу, но вот, выйдя за ворота Святой Ольги, и дойдя до границы леса, охотник увидел между стволами знакомую иссиня-черную морду.

— Заждался? — Конь иронично фыркнул, подняв на хозяина один глаз, и отвернулся. — Ты мне поумничай еще. — Пробормотал охотник. — Верну, где взял, будешь землю пахать до конца дней, с вот таким плугом на горбу, понял? А вместо отдыха в лесах будешь в повозках таскать палатки. — Конь насмешливо заржал, и Рейнальд пошел дальше, походя, с улыбкой, почесав ему между ушами.

Сумки ожидаемо обнаружились там же, где он их и оставлял: в яме под большим валуном. Он вытащил их оттуда на более-менее целые доски пола, раскрыл, и принялся доставать всё, что может пригодиться в пути. За двадцать минут он накинул на спину ваэ, сменил перевязь с мечом на поясные ножны со своим излюбленным оружием — индийскими катарами, выкованными, правда здесь, в Европе, кузнецами — монахами по чертежам учёных церкви. Вибхиджак и Йоджак. Оба треугольной формы с обоюдоострыми, но не очень широкими, под ладонь Рейнальд лезвиями. Стальная рама оружия доходила ему до локтя, а рукоять он дополнительно обернул кожей, чтобы руки не так скользили. Был в них и один секрет: клинок, сделанный под левую руку после известных манипуляций, разъезжался, образуя три лезвия, что позволяло лучше парировать удары мечей и кинжалов. Охотник помнил, как его смуглый учитель боя, называл подобную конструкцию «джамахар дуликанех». Так же, за спину, на пояс, Рейнальд повесил сумку с несколькими шариками — ещё одним новшеством, которым снабжали Охотников учёные. Говорили, что технология изготовления этих сфер прибыла в Европу из далёкой страны, но история экипировки мало интересовала тогда ещё безымянного послушника. Куда больше его вдохновляла эффективность.

Мате был зол. Нет, он не просто злился, как в те времена, когда испытывал случайную неудачу, или когда понимаешь, что торгаш обвесил его на рынке, уже придя домой. Нет, Мате был в настоящей ярости. Началось всё с того, что странный школяр, которого братва уже решила ограбить, исчез. Конечно, корчмарь понимал, что тот выскочил в окно и был таков, но сам факт скрывшейся наживы вымораживал. Его и в оборот-то не взяли сразу только потому, что хотели убедиться в том, что у него вообще есть, что отбирать, и потому, что боялись хвоста и подставы. До Корчмаря дошли слухи, что за гостями его заведения стали следить информаторы святой инквизиции, которые, видимо, о чём-то догадались. Была, конечно, ещё одна причина: дочери самого Мате давно было пора узнать своё место. Мало того, что она чуть не сбежала из его дома к своему горе-женишку. Это старый атаман воровской шайки смог пережить: бунтарская натура у его семьи в крови, это каждому известно. Но даже побитая и оставленная размышлять над своим поведением, Марика не бросила попыток побега, а потом наговорила такого, что он не услышал бы от злейших врагов. В результате старику даже пришлось рискнуть своей головой и репутацией, чтобы заплатить ведьме, жившей в окрестностях. Благо, это помогло, и вскоре дочь всё реже и реже стала выходить из корчмы, ставшей ей домом.

Так думал он, стоя за прилавком и рассматривая собравшихся гостей. Вчерашнее собрание банды прошло плохо: караваны через это селение давненько не проходили, кто-то распустил дурные слухи. Вообще парень пришёл в необычное время, сразу дав понять, что он не местный: каждый житель деревни знает, что по пятницам в таверну лучше не заходить. Что-то во всём этом заставляло Мате насторожиться. Странный человек приходит в странное время, а за тем пропадает. Так ещё и Марика сбежала на следующее после этого утро, чего не было уже довольно давно. Видимых причин для волнения, конечно, не было. В конце концов, парень из себя угрозы не представляет, тем более что в корчме постоянно дежурят полтора десятка вооруженных парней. Но волнение всё равно не отпускало старого атамана, и это выводило его из себя.

Дверь в таверну распахнулась неожиданно. Ставни там обыкновенно были закрыты, поэтому свет с той стороны резанул по глазам, выделяя контур вошедшего. Мужчина, чуть выше среднего, в плотном плаще, штанах из вываренной кожи и высоких, ботинках, скрывал своё лицо под капюшоном и тканевой полу маской. На поясе с двух сторон висели странные ножи, но разглядеть их не давал свет.

Гость, пригнувшись, ступил внутрь, закрыл дверь, и медленно произнёс: «За преступления против светской власти, ровно как против святой церкви» — Перешёптывания в помещении окончательно стихли. «За душегубство, укрывательство еретиков и их покровительство, ватага Мате из Кишбайча приговаривается к смерти» — секундная тишина повисла в пустом зале, но как только атаман потянулся к тяжёлому арбалету, вечно заряженному под стойкой, человек резко выбросил руку вперёд, отправляя в полёт громко свистящий шар.