– До приезда нашего реаниматолога никаких оперативных действий не предпринимать. Операция в настоящее время не показана. Проводить только реанимационные мероприятия. Да, можете записать это как мою консультацию по телефону. Все, коллеги, я буду на связи.

Мы сели и стали обсуждать ситуацию. Травма при падении с велосипеда не могла привести к критическому состоянию пациентки. Это было понятно по механизму самой травмы и по данным компьютерных томограмм. С женщиной произошло что-то трагичное, но мы пока не могли понять что. Судя по всему, на каком-то этапе развилась гипоксия, или вследствие остановки дыхания, или вследствие, например, рвоты и попадания содержимого желудка в легкие. Пациентка могла захлебнуться. Это не распознали сразу, поэтому случилась остановка дыхания и, возможно, сердца. Были проведены реанимационные мероприятия. Сердце завели, но мозг мог погибнуть. Не весь, конечно, а кора головного мозга и жизненно-важные центры. И вот результат. В этой ситуации операция может только усугубить уже практически безнадежное состояние пациентки.

– Ну, что, Артем, лети разбирайся. – Князев похлопал меня по плечу.

– И позвоните сразу же по прилете, – сказал Крутов. – Мы будем ждать вашего звонка.

– Есть.

Князев связался с нейрохирургической клиникой академии. Как я и предполагал – никаких каникул у них не было, никто на связь по поводу пациентки не выходил и о такой пациентке никто из врачей не знает. Машенька побледнела и сразу же набрала номер на своем сотовом.

– Генрих, как дела? Генрих, послушай, никого больше к Ольге не пускай до нашего приезда, никого! Только местных докторов. Никаких больше Эллиных консультантов. Ты меня понял? Мы вылетаем с доктором-реаниматологом, жди нас.

Через пять минут я уже сидел рядом с Машенькой на заднем сиденье «Гелендвагена» с затонированными стеклами, наслаждался ароматом ее духов. Мы долетели до аэропорта в одно мгновение. В дороге Машенька еще несколько раз связывалась с Генрихом и своим нежным, но твердым голосом уточняла время нашего прилета и нашу встречу.

«Хоккер» для индивидуальных путешествий был уже готов. Отделанный дорогим деревом салон с золотыми инкрустациями, милая стюардесса (правда, Машенька была гораздо красивее), удобные кожаные кресла. Но все, как всегда, не в кайф, когда летишь по таким случаям. Одна радость – Машенька напротив.

А что Машенька, Мария Николаевна? Она будто и не видела меня. Я был для нее всего лишь одним из винтиков громадной империи ее семьи. Мне хорошо платили, я хорошо работал, впрочем, как и весь экипаж этого самолета, и летчики, и стюардесса. Так что свободен, доктор. Эта птичка не для вас, сэр.

В Пулково нас встречал Генрих. Высокий, статный, стильно одетый, он был строг и серьезен. Искренняя печать тоски и глубокого горя лежала на его лице. Мы быстро прошли к джипу. По пути к машине я увидел знаменитого питерского певца с чехлом гитары на плече. Он был в джинсах, в простой футболке и один, без менеджеров и продюсеров, без поклонников и поклонниц. Видать, у парня проблемы. Но это все на ходу, мимолетно. У джипа остановились, закурили. Охранники нервно переговаривались по рациям. Явно кого-то ждали. Стремительной походкой к нам подлетела высокая, строго одетая женщина. Я сел рядом с шофером. Перед нами, завывая и мигая, тронулся милицейский «Форд», мы за ним. В этот момент на мой сотовый пришла эсэмэска: «Артем, не разговаривайте о ситуации при Элле. Она начальница Ольги. Все разговоры только со мной и Генрихом». Детектив продолжался.

До больницы имени то ли Пинхуса, то ли Бахуса, одного из лидеров революции, мы домчались минут за сорок. У входа в реанимацию стояло несколько человек. По виду родители и еще кто-то. Мы же зашли в реанимационное отделение, в кабинет к заведующему – парень моего возраста, он был спокоен и подчеркнуто вежлив. В его глазах читалось, что видал он этих московских ухарей, что он и без них знает свое дело и что ему после моего отъезда продолжать тащить этот тяжелый случай. Мы поздоровались.

– Да, коллега, ситуация критическая. Пациентка безнадежна – атоничная кома, все признаки смерти мозга. Так что сейчас ждем специалистов из центра трансплантации тканей и органов, и после несомненной констатации смерти мозга произведем забор донорских органов.

Мороз пробежал у меня по коже после его слов. Вот так. От падения с велосипеда до забора органов. Женщина – идеальный донор. До травмы ничем не болела, занималась спортом, все органы сохранены. Сюжет принимал страшные обороты. После изъятия органов адекватность судебно-медицинской экспертизы была проблематична.

– Коллега, вы позволите осмотреть пациентку? – попросил я.

– Да, никаких проблем, пройдемте.

При наличии прекрасных клиник в городе, при неограниченных возможностях родственников более отстойной, в самом худшем понимании этого слова, больнички для лечения Ольги было трудно найти. В реанимации стояли ужасная духота и вонь, тучами летали мухи, бродили медбратья с маньячными взглядами, под ногами хлюпали грязь и моча. На окнах висели простыни непонятного цвета, явно заменяя кондиционеры. Мониторы не работали. Аппараты для вентиляции легких словно из музея истории медицины.

Ольга лежала на серых простынях. Даже в момент неотвратимо надвигающейся катастрофы она была прекрасна. Маска смерти не обезобразила строгие и красивые черты лица, а только подчеркивала их. Тело ее было идеально женственным. Но она умирала. Зрачки были запредельно широки и не реагировали на свет, мышечный тонус отсутствовал полностью, кровообращение поддерживалось на фоне постоянного введения сердечных и сосудистых препаратов. Когда мы вернулись обратно в кабинет, заведующий покровительственно спросил:

– Ну что, коллега, все понятно, я думаю? Все вопросы исчерпаны?

– Извините, коллега, не все.

Дальше я спросил его о паре важных моментов. Во-первых, почему, зная о ситуации, они решили пойти на трепанацию черепа? Во-вторых, как соотнести данные компьютерной томографии и состояние, в котором находилась женщина? В-третьих, что послужило причиной развития атоничной комы при таком механизме травмы и незначительных повреждениях мозга? И, в-четвертых, не боялись ли мои питерские коллеги пойти на забор органов при известном статусе родственников пациентки?

Все изменилось мгновенно. Злоба и ненависть мелькнули в глазах заведующего реанимацией, но он быстро взял себя в руки.