– Вы расскажете, что произошло? – спросил Владимир Сергеевич.

Женщина молчала так долго, что я уже хотела встать и уйти, оставив Кирьянова разбираться с ее молчанием. Как вдруг Алла Михайловна, не обращаясь ни к кому конкретному, заговорила:

– Она всегда относилась ко мне с презрением. Думала, я такая деревенская дура и ничего не вижу. Все эти ужимки и гримасы… Слова сказать нельзя было – тут же рожу кривила. А Витя сказал, что она только притворяется такой хорошей. А на самом деле та еще тварь. Так и оказалось. Тварь и есть. Мамаша с папашей все такие из себя – пианино, бархат, салфетки. А дочурка-то – простигосподи.

– Вика была стриптизершей, а не проституткой, – заметила я.

Алла Михайловна фыркнула:

– Это одно и то же! Вертеть голой задницей перед мужиками, пока те слюни на нее пускают, – это и есть быть проституткой. А потом эта тварь в моем доме учила меня, что «кофе» – это «он», а не «оно»! Надо же, спасибо большое за науку. Чертова дрянь. Я с ней поцапалась еще на корабле. Она одернула меня – мол, юбка у меня деревенская. «Алла Михайловна, вы не могли, что ли, праздничную одежду подобрать? У нас такой дорогой фотограф!» А этого фотографа мой сын нанимал! Он вообще за все платил! Какое она имела право говорить мне все эти гадкие вещи? Я его мать. Она должна была уважать меня…

Алла Михайловна задыхалась от волнения. Кирьянов снова налил воды в стакан и подвинул его к ней. Женщина сделала глоток и кивком его поблагодарила.

– Я спрашивала у Вити, зачем ему нужна эта девка? Как можно жениться на такой пропащей? Он только смеялся и говорил: «Мама, у меня все под контролем». Чем-то она его зацепила, паршивка эдакая. Я смирилась с выбором сына. Витя сказал: «Мама, все будет хорошо, не бухти». Ему было лучше знать. Только вот с каждым днем становилось все сложнее делать вид, что она мне нравится. На людях я ее чуть не в губы целовала, но наедине хранить тайну было сложно. Вчера, когда я пошла прогуляться, мне хотелось побыть одной, чтобы понять, как жить дальше. Ведь я не смогу притворяться всю оставшуюся жизнь. И вдруг увидела, как эта дрянь идет впереди меня. Место было тихое, вокруг никого. Я подумала, это подходящий момент для разговора. Хотела высказать этой гадине все как есть начистоту – о том, что ей придется уважать меня и мириться с моими недостатками. Я окликнула эту заносчивую сучку, и она подождала меня у моста. Эта мерзкая снисходительная улыбочка на ее роже до сих пор стоит перед глазами. Я подошла и сказала: «Ты не можешь постоянно меня поправлять. Это невежество по отношению ко мне!» А она засмеялась противно и опять поправила меня: «Невежливость, а не невежество!» Это было… я… у меня перед глазами все поплыло, и я вцепилась ей в глотку, просто чтобы заткнуть эту пасть. Пальцы у меня крепкие, вы правы. Я не хотела ее до смерти придушить, только наказать. Но силы не рассчитала. Она вцепилась мне в руки, но кожа у меня грубая – даже не поцарапала. Так, поскребла слегка. Глаза выпучила, в горле что-то забулькало… В общем, дальше вы все знаете…

– У вас из-под ногтей уже взяли образец ДНК. Липовое алиби в любом случае не помогло бы. Вы оцарапали Вику, когда вцепились в нее – я видела след у виска убитой. Так что с этого острова вы, так или иначе, уехали бы в наручниках.

Алла Михайловна замолчала, глядя в крышку стола. Мы с Кирьяновым переглянулись. Я не услышала ничего нового в признании этой женщины, и, тем не менее мы оба были огорошены этой гневной исповедью.

Она больше не сказала ни слова и стала похожа в этом молчании на каменную статую. Кирьянов попросил увести женщину и оглянулся в поисках чайника.

– Я бы выпил кофе, – сказал он, – после таких откровений надо прийти в себя. Но маманя-то какова! Так просто взять и убить невестку просто за то, что та умнее. Я, по этой логике, должен был в школе половину одноклассников поубивать.

– Только в школе? – улыбнулась я.

– Поиздевайся еще! – Кирьянов издал короткий смешок. – Ты когда-нибудь сталкивалась с чем-нибудь подобным?

– Ты смотришь на дело слишком просто. Знаешь, что такое эмоциональное насилие?

– Ну, не убивать же только потому, что «жи-ши-пиши с буквой и».

– Я не оправдываю эту женщину. Просто говорю, что понимаю, почему она сорвалась.

Кирьянов наконец нашел банку растворимого кофе на полке в шкафчике и налил кипятка в толстую керамическую кружку с надписью: «Увидимся в «Раю». Интересно, те, кто заказывал товары с символикой, действительно не видели комичную двусмысленность этой фразы или просто были идиотами?

– Что дальше?

– Дальше сложнее, – вздохнула я, – веди всех троих.

Генерал выглядел печальным, но спокойным. В отличие от своих друзей, которые были напряженно-испуганными, он, похоже, был рад, что все закончилось.

На родителей Виктории действительно было тяжело смотреть. Опухшие от слез лица, неуверенные движения, обреченность в глазах – они были похожи на загнанных в угол зверей. На миг мне стало жаль обоих, но я напомнила себе, что эта парочка все-таки убила человека, а я присутствую здесь не в качестве сочувствующего человека, а, скорее, бесстрастного исследователя.

Маргарита Юрьевна и Николай Сергеевич сидели рядом на кожаном диванчике для гостей, а Владимир Павлович расположился в соседнем кресле. В этом уголке администратор обычно принимала дорогих гостей. Правда, сейчас на столике не было закусок и дорогого коньяка. Только все тот же графин с водой и пачка салфеток.

– Это допрос? – спросила Маргарита Юрьевна потухшим голосом.

– Допрос будет позже. Сейчас мы просто разговариваем, – ответил Кирьянов и кивнул мне.

Я придвинулась ближе к незадачливым убийцам.

– Пока ничего не идет под запись. Я просто хочу вам объяснить, как догадалась обо всем. Объяснить, чтобы вы поняли – лучше признаться и не осложнять свое положение.

– У меня погибла дочь! – воскликнула Маргарита Юрьевна. – Как вы можете задавать мне все эти вопросы! В чем это я должна признаваться? Может