— Сейчас всем дают. Шиза — не отмазка от священного долга. — Алексей с чашкой в руке откинулся на спинку кресла.

— Ха! — коротко хохотнул Хантер, подхватив мысль. — Армия вам это не что-то там! Это атомный котел половой энергии молодежи. Вот оно — наше главное и стратегическое оружие. Два года воздержания без суда и следствия! Слабо, да? Как отцы ваши и деды, мать вашу… И эту школу тюремной и дурдомной жизни у нас по конституции обязан пройти каждый. И никаких отмазок от призыва! Армия не баба, можешь — не можешь с ней не пройдет. Сказали «надо», пошел и умер героем. Армия, она чему учит? Сначала порядок, а потом уже кино и газетки читать. Только так. А если не хотят там всякие, то мы им такой конституционный порядок наведем. Десантным полком, бля! Мало будет, весь Северо-Кавказский округ бросим! Дембельским сапогом, бля, задолбим демократические ценности в головы. И чтобы явка на выборы была, как утром в сортир. Стопроцентная!

Хантер теперь превратился в отца-командира, парящегося в тайном закутке полковой бани в приятном обществе барышни-сержанта с узла связи.

— Вот ты в армии кем был? — ткнул он в Алексея пальцем.

— Я воров и бандитов ловил, пока другие заборы красили и на елки листья клеили, — нехотя ответил Алексей.

— Воров он на гражданке ловил! — зашелся в праведном гневе Хантер. — Да у нас в армии их — как мышей на складе. И с бандитами некомплекта нет. Нет, ему Москву подавай. Эх, потому и дурдом в армии, что все умные от армии шлагнуют.

Эш пригнула ему голову, осторожно стала мять пальцами бугорок мышц на плечах. Послала Алексею заговорщицкий взгляд и подмигнула бедовым глазом.

— А кем был Сисадмин? — спросил Алексей.

— Клоуном, — коротко и серьезно ответил Хантер. Помолчав, добавил: — Клоуном, который считал себя режиссером-постановщиком.

— Конечно, лучший режиссер — это ты. Просто Станиславский!

Хантер стрельнул в него острым взглядом через прищуренные веки.

— Я — Хантер — охотник за головами. Поэтому не теряй головы, иначе ты станешь мне не нужен.

Алексей отхлебнул чай, отставил чашку. Положил руки на колени. Постарался расслабиться. Удалось улыбнуться. Как только губы растянулись в улыбке, сразу же стало легче. В солнечном сплетении заклокотал горячий родничок, по мышцам потекла тугая волна силы.

— Предупреждение? — спросил он.

— Просьба.

Эш неожиданно всхлипнула, спрятала лицо в ладонях.

Хантер пружинисто соскочил с лежака. Отвел руку Эш, заглянул ей в глаза.

— О, плохи наши дела, — вкрадчивым баритоном проворковал Хантер. — Пойдем-ка, девочка, на вязку. А ты, красавчик, пока попарься.

Он за руку вывел Эш из сауны.

* * *

Алексей нашел в шкафчике флакон с антисептиком, обработал мелкие царапины на локтях и голени. За исключением их, да разве еще глубоко вдавленного синяка от каблука в подключичной ямке, никаких травм в клубе не заработал. Что было достаточно странным.

Впрочем, ирреальным было все, буквально все, что происходило, что он видел вокруг себя и в чем принимал участие последние сутки. Но самым странным было то, что сознание ничуть не противилось, ни разу не отказалось верить и не разу не восстало против столь вопиющего смешения всего и вся и полной несуразности и вопиющей запредельности событий. Казалось, что сознание превратилось в бездонную пропасть, зияющая пустота которой, как космос, способна без остатка вместить в себя все. Буквально — все.

Он присел на массажный стол. Потом, устав ждать, растянулся в полный рост и закрыл ладонью глаза.

Время текло в такт редкой капели из плохо закрытого крана. Слышались какие-то невнятные шумы, потрескивания и низкая вибрация. Один раз он различил стон, именно стон, исторгнутый измученным существом.

Но стон не повторился, и Алексей приписал его слуховым галлюцинациям, вызванным глубиной и недавним шоком от ультразвукового удара. От вспышки света, которой Сисадмин отправил всех оставшихся живых в нокаут, на дне глазных яблок сохранился ожог, и теперь перед закрытыми глазами плавали два багрово-огненных пятна, постепенно выцветая и наливаясь по краям тяжелым ультрафиолетом.

Он почувствовал движение и вскочил раньше, чем Хантер распахнул дверь.

— Расслабляешься? — ощерился Хантер. — Не облизывайся, массаж делать некому. Пойдем, перекусим. Халатик вон тот можешь накинуть.

Сам Хантер явился в образе Луки Мудищева, слетавшего по профсоюзной путевке в Японию. Развратно черное шелковое кимоно: куцые штаны и курточка с драконом, облегало разгоряченное скорой и бурной любовью плоть, об удачно завершенном привычно-сладком акте говорил жаркий румянец на лице и сиропная пленка в глазах.

Алексей снял с вешалки махровый халат с дворянской монограммой на нагрудном кармашке, сунул руки в рукава, туго затянул пояс.

Хантер вывел его в коридор, повел к арке, тускло светившейся голубым светом.

Алексей отметил, что коридор и помещения, мимо раздвижных дверей которых они проходили, имели обжитой вид, никаких признаков убогости бомбоубежища или запустения подвала. Странно, но в воздухе плавал острый запах озона.

Алексей потянул носом. Да, пахло хвойной древесиной и озоном.

— Люстра Чижевского, — не оглядываясь, прокомментировал Хантер. — Насыщает воздух положительными аэронами. Полезно для здоровья. И вообще — приятно.

Скользящая на роликах дверь в комнату, судя по приглушенному бордовому свету — спальню, была полностью открыта. Хантер не успел, а может, не захотел ее закрыть. И Алексей, бросив взгляд в интимно освещенные покои, невольно остолбенел.

Хантер, уловив сбой в ритме шагов, резко развернулся.

Алексей не мог оторвать взгляда от женской фигуры, замершей у опорного столба балдахина. Сначала показалось, что это какая-то скульптура, выполненная чересчур дотошным в деталях и хорошенько сдвинутым скульптором.

Обнаженное женское тело было плотно прижато к столбу и зафиксировано в шокирующе распахнутой позе сложной узорчатой вязью шелковой веревки. Женщина по-балетному твердо стояла на одной ноге, вторая высоко поднята и согнута в колене, голень захлестнута за столб, руки, высоко вскинутые над обморочно поникшей головой, стянуты мудреной ритуальной вязью шнурка, орнаментом и ритмом схожей с той, что покрывает длинные рукояти японских ножей. Шнур разрезал тело на правильные ромбы, глубоко впившись в матовую кожу, груди выдавлены, с болезненно набухшими сосками. Казалось, что тело слеплено из этих хирургически четко вырезанных ромбовидных сот, а потому было более чем мертвым. Но в то же время безусловно живым, болезненно манящим.

— Искусство связывания расцвело в средневековой Японии в период феодальных междоусобиц, — услышал Алексей тихий голос Хантера. — Как и все у японцев, от утилитарного значения быстро выросло до вершин эстетики. Ритуальное связывание — это и казнь, и обездвиживание пленника, и довольно радикальный способ лечения, и элемент любовной игры.