Только не оборачивайся, не оборачивайся, забудь, забудь, забудь. И когда на мгновение забываю – он подходит, рядом садится в траву, локоть на колено, в зубах стебелек.

– Айда к реке.

Я молчу.

– Давай. Отмоем всю эту красоту с твоего лица.

– А тебе-то что? – говорю.

– Хочу увидеть тебя еще раз. Может быть, в последний раз.

И ладонью провел по своей бритой макушке.

Как наждаком по сердцу. И – все… Все.

– Когда? – спрашиваю тихо.

– В любой момент. Хоть завтра.

– И куда?

– Не знаю, мне все равно, где чертей валить, – он прицелился пальцем в костер, – пыщ, пыщ! – и засмеялся.

– Но ты ведь вернешься?

– Хаз йо! К тому времени ты обо мне забудешь!

Я знала: никогда, никогда его не забуду, – и он это знал, в его дразнящем тоне было столько беспечной самоуверенности, что я назло согласилась:

– Да.

Его лицо обиженно вытянулось:

– Ну, тогда и я о тебе.

– Ну, и прекрасно, – сказала я.

Он выплюнул травинку:

– Переживать не буду.

– О чем?

– Ни о чем.

– И я.

– Что – ты?

– Так же, как и ты.

Он поднял бровь и, подумав, усмехнулся:

– Ты что, на меня злишься?

– Я? С чего бы это?

– Вот и мне интересно, с чего бы.

– Спроси у своей Оленьки.

– Она не моя.

– Как грустно, – ехидно сказала я.

Тимур засмеялся:

– Стой. Ты что, ревнуешь?

– Вот еще. Ни капельки.

– Ты ревнуешь!

Я отворачиваюсь, он заглядывает мне в лицо, щурится в ласковой улыбке, шепчет:

– Я дурак, да? Ну, хочешь, побей меня?

У костра травят байки, жарят хлеб и орехи – сквозь едкий дым разносятся волшебные ароматы.

– А то был случай, – рассказывает кто-то, вертя прутиком в углях и разгоняя искры. – Купила баба у цыганки помаду на черном рынке. Мазалась ей каждый день, мазалась, вымазала всю – а на дне записка: «у тебя рак!».

Девчонки ахнули.

– Ерунда, – говорит какая-то скептически. – Этой байке сто лет в обед. А вот реальный случай: на двенадцатом автобусе ехал солдатик – и вдруг упал. Замертво. Что такое, почему? Паника! И только одна старушка заметила, как из автобуса на той остановке вышел иностранный человек с зонтиком.

– А зонтик был ядовитый?! – закричали проницательно со всех сторон.

– Так что? Да или нет? – шепчет Тимур близко-близко. – Скажи да. Ну! Смотри, какая ночь! Какое небо! Что там твоя тучка-запятая.

Сердце заколотилось. Моя тучка-запятая…

– Ты ее помнишь?

– А то! И никогда не забуду… – он накрывает ладонью мою руку. – Ну, что? Да? Да?

Я поднимаю глаза, гляжу на него и не могу наглядеться.

Он подмигивает, щелкая языком.

– Эй, кохры! – свистит. – Хватит жрать! Айда к реке!

Многие только этого и ждут – все пиво выпито, все пляски сплясаны, все сказки сказаны. От костра десятиклассников доносятся голоса:

– Купаться! Купаться! Кто идет купаться?

Наши тоже приходят в движение, обсуждают, спорят: кому идти, кому остаться дежурить у костра, или нафиг его, этот костер, залить и пойти всем скопом.

Только Юрочка Базлаев сидит, словно каменный, зло глядя в огонь – ноги крест-накрест, локти в колени упер, плечи ссутулены, длинные волосы свисают по краям лица, а по лицу ходят мрачные багряные отсветы.

– До Троицы купаться нельзя, – вдруг заявляет он громко, не меняя позы.

– Кто сказал?

– Я сказал. Мы никуда не идем.

– Да ну! Ты чего! – кричат ему, ноют. – Это ж только в русалью неделю нельзя! Всегда на Николу купаются, это ж Травный день, водосвятие!

– Мы все остаемся здесь. А ты, – кивает он Тимуру, – вали к своим.

Тимур удивленно хмыкнул.

– Ладно, – и ко мне повернулся. – Пойдем?

– Дерюгина, сидеть! – рявкнул Юрочка менторским тоном.

А я и так сижу, даже шелохнуться не успела… Но тут уж назло ему захотелось встать и уйти. В толпе притихли, недоуменно посмеиваются: что такое?

– Это твой батяня? – спрашивает меня Тимур, а сам на Юрочку весело косит. – Грозный какой.

– Грозный, как жук навозный, – вырвалось у меня.

– Девица, уста свои прихлопни, – важно и холодно цедит Юрочка.

– А то что? – говорю. – Нет у тебя надо мной управы.

– Будет. На всех найдем управу.

Тимур не выдержал, рассмеялся:

– Да чо ты пылишь? Что тебе не так, хобяка ты долговязая?

– Мне что не так? Мне все так, – сказал Юрочка, сосредоточено ломая в пальцах веточки хвороста. – А вот тебе сейчас будет не так.

Пауза. Тимур, прищурив глаз, насмешливо прочистил ухо мизинцем:

– Комар пищит – в ушах трещит.

– Ты оглох? – Юрочка встал и шагнул через костер. – Так по губам читай. Вали отсюда. Иди своих девок портить, а наших не замай.

Тимур изумленно огляделся.

– Я кого-то испортил? – развел он руками. – У вас по этой части свои мастера имеются.

Теперь уже встал Воропай – горбато, держась за плеть в сапоге. И, как чертик на пружинке, тут же вскочил Цыганок, азартно и жадно озираясь.

– Эй, ребзя, не бурси, – благодушно сказал Тимур. – Или зубам во рту тесно?

– Пересчитаем? – хмуро предложил Воропай.

Тимур вздохнул, поднялся – весь расслабленный, ленивый, – и сразу стало видно, насколько он крупнее и взрослее каждого из них.

– Ладно, – говорит. – Вы все вместе хотите или по очереди?

Они немного растерялись: вроде бы что так, что сяк – а как-то все неравно выходит. Заминка. Стоят, пыхтят, переглядываются, в уме считают. И тут как раз зашумели другие голоса – десятый класс потянулся мимо нас к речке.

– Эй, Тимоха! – зовут. – Верясов! Где ты там? Идешь, нет?

– Сейчас! – откликнулся Тимур и солнечно улыбнулся Базлаеву, Воропаю и Цыганку: мол, или, может, мне их сюда подозвать? А? Как вам такой математический расклад для уравнения?

Юрочка вяло говорит своим:

– Связываться еще с ним, больно надо. К тому же он теперь армии принадлежит. Мы же не будем портить государственное имущество? Да, пацаны?