мы должны быть очень сдержанными. Никаких книг и брошюр о России, ни позитивных, ни негативных».

12 апреля 1940 г.: «Фюрер вновь резко выступает против попыток министерства иностранных дел устроить германо-русский культурный обмен. Это не должно выходить за рамки чисто политической целесообразности»{462}.

С весны 1940 года наступает постепенное охлаждение советско-германских отношений. Поведение нацистов наводило на тревожные размышления. Еще в начале года между двумя государствами было достигнуто соглашение об учреждении новых консульств. С учетом того урона, который был нанесен консульским связям в 1938 году, это был, конечно, конструктивный и ободряющий шаг. Немцам предлагалось открыть консульства в Ленинграде, Львове, Одессе, Батуми и Владивостоке. Советский Союз собирался это сделать в Варшаве, Вене, Гамбурге, Кенигсберге и Кракове. Однако в отношении польских городов гитлеровцы попросили повременить и открыть там консульства только через год. Но и через год этого не произошло. Немцам ни к чему было размещение советских дипломатов и разведчиков на территории страны, где предстояло сконцентрировать военные силы для удара по СССР{463}.

Уже не тревожный звонок, а набат прозвучал летом 1940 года, когда Третий рейх разгромил в Европе англо-французские войска и превратился почти в полновластного хозяина всего континента. Для Сталина и Молотова, рассчитывавших, что Гитлер надолго увязнет в боевых действиях на западе и СССР останется в роли «третьего радующегося», это стало шоком.

Вначале Молотов исправно и с претензией на искренность передавал свои поздравления Шуленбургу, а через него германскому правительству. В апреле 1940 года, после захвата нацистами Дании и Норвегии (под предлогом, что там могли высадиться британские войска), он сказал послу, что «ему понятны действия германского правительства, так как, видимо, Англия слишком далеко зашла в отношении нейтралитета Норвегии и Дании». Нарком добавил: «Не исключено, что Англия действительно готовилась к занятию побережья Норвегии и Дании. Поэтому меры Германии в отношении Норвегии и Дании следует считать вынужденными»{464}.

17 мая 1940 года он сказал, что известия о победах германского оружия «чрезвычайно важны» и «положение нужно расценивать как оптимистическое»{465}. Но спустя месяц в его поздравлении зазвучали нотки, свидетельствовавшие о том, насколько в Москве ошеломлены германским блицкригом. «Молотов поздравил германского посла с победами германской армии и заметил, что вряд ли Гитлер и германское правительство ожидали таких быстрых успехов»{466}.

На самом деле немцы как раз ожидали таких успехов, планировали и готовились к ним. А вот в Москве их действительно не ожидали, и советское руководство, поставившее на дружбу с нацистами, почувствовало, что может попасть впросак.

В октябре 1940 года по указанию Молотова в НКИД была составлена справка, отражавшая деятельность гитлеровцев по созданию «нового порядка» в Европе. Эта справка готовилась на основе анализа открытых материалов, включая публиковавшиеся в СМИ выступления, заявления и статьи руководителей Третьего рейха. Хотя они старались не афишировать свои планы в отношении СССР, многое было подмечено советскими дипломатами.

Во-первых, они обратили внимание на пренебрежительное отношение нацистской верхушки к СССР как к сырьевому придатку Германии. Слова министра экономики Вальтера Функа: «Россия является естественным дополнением для высокоразвитых индустриальных государств. Мы считаем, что Россия в качестве поставщика сырья и покупателя германских готовых изделий и в будущем займет еще большее место, чем до сих пор»{467}.

Во-вторых, делался явный намек на то, что роль России в качестве сырьевой базы германской индустрии вовсе не предполагает сохранение самостоятельности России. Иными словами, подразумевалась возможность германского нападения на СССР. Авторы справки, зная, что в кремлевских верхах исключают такое развитие событий в ближайшие несколько лет, благоразумно оговаривались: мол, это произойдет не раньше, чем гитлеровцы совладают с Англией. «Если бы германо-итальянскому финансовому капиталу удалось разбить Англию и осуществить свою диктатуру на европейском континенте, то естественно, что их отношение к СССР могло бы очень быстро измениться в худшую сторону, и при выборе географического направления империалистической экспансии на запад или на восток у германо-итальянского империализма будет больше оснований для выбора восточного направления, чем западного, во-первых, из классово-политических соображений и во-вторых, из военно-стратегических соображений»{468}.

При этом достаточно убедительно доказывалось, что наступление на Великобританию фактически захлебнулось и нацистам ее не одолеть. Одна из причин такого провала заключалась в поддержке, которую англичанам оказывали США. Другая – в том, что Германия является прежде всего сухопутной, а не военно-морской державой и покорить морские державы англосаксов ей не по зубам{469}. Это относилось как к Великобритании, так и к США. Вывод напрашивался: «…Германия не морская, а первоклассная военная держава, обладательница огромной сухопутной армии и военно-воздушного флота. При наличии тысячекилометровых сухопутных границ с нами эта армия, понятно, может быть гораздо лучше использована, чем при попытках вторжения в заокеанскую республику через Атлантику…»{470}

Уже весной – летом 1940 года стало очевидно, что Германия не торопится выполнять свои обязательства по торговым соглашениям с СССР. Советская сторона исправно снабжала рейх лесоматериалами, нефтью, редкими металлами и другими природными ресурсами, рассчитывая получать взамен промышленное оборудование прежде всего военного назначения. Однако в Берлине задерживали поставки, постоянно просили отсрочить их минимум до апреля 1941 года. То есть до того времени, когда ориентировочно могло состояться нападение на Советский Союз и эта проблема потеряла бы актуальность.

Примечательна мотивировка, которой Шуленбург оправдывал просьбы о переносе сроков поставок: «Принимая во внимание те усилия, которые положила Германия во время войны с Польшей»{471}. Имелось в виду, что в отличие от Германии СССР особых усилий не проявил, отнял территорию у уже фактически поверженного противника и теперь, учитывая состояние германской экономики, ослабленной боевыми действиями, должен компенсировать ее вклад в общее дело. В действительности германская экономика отнюдь не была ослаблена или истощена и стремительно росла, опираясь на ресурсы Польши и других завоеванных стран.

Вопреки прежним договоренностям немцы пытались опротестовать термин «военные поставки», хотя, по мнению советской стороны, именно об этом шла речь на переговорах Молотова и Риббентропа в ходе второго визита в СССР германского министра (27–29 сентября 1939 года). В феврале 1940 года прибывший в Москву особо уполномоченный германского правительства по торгово-экономическим вопросам Карл Риттер заявлял Молотову, что «слова “промышленные поставки” во время сентябрьских переговоров не дискутировались, так как в первоначальном тексте слов “военные поставки” совершенно не было, а были слова касательно экономической поддержки Германии во время войны со стороны СССР…»{472} При этом Риттер ссылался на текст письма Молотова Риббентропу от 28 сентября 1939 года. Молотов против такого подхода категорически возражал, и Риттер в конце концов перестал придираться к формулировкам, согласившись с тем, что действительно имелись в виду поставки военного оборудования. Но при этом он нашел другую лазейку, позволявшую германской стороне всячески их затягивать. Дескать, на изготовление предметов, которые заказывала советская сторона, требовалось продолжительное время: 10, 12 месяцев и даже 15 месяцев и дольше{473}. Это подчеркивал и Риббентроп в обращении к Сталину от 5 февраля 1940 года, указывая также на приоритетный характер обещаний советского правительства помогать Германии: «оказать Германии экономическую