Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Да, да, да!» – подтвердил бывший президент, глядя на вылупившегося в изумлении Вячеслава. И Слава осознал это. Принял как данность. Но не понял, как можно было такое допустить. И только весь мир свято верил, что все понимает.
Разумеется, Россию оставили в покое. Кто бы попер открыто на США, тем паче что агрессии со стороны Штатов замечено не было. Сумасшедшая Россия сама ввязалась в очередную историческую заварушку.
А в самой России жили как жили, и никто не знал и не хотел знать, что ж в мире делается. Даже мелкие правители не понимали толком происходящего. А кто о чем-то догадывался, молчал в тряпочку.
Бред сивой лошади!!! Слава с трудом осознавал то, что услышал, просто записав в память, а теперь оттуда считывая. Он вновь и вновь воспроизводил мысленно разговор с бывшим президентом, осознавая происходящее. Но все меньше и меньше понимал окружающую действительность.
Чего хочет от него бывший президент? Выстроить на обломках самовластья и безвластья новое государство? Выпереть взашей американцев?
Вячеславу очень захотелось проснуться, проснуться давно, еще до анархии и посмеяться над ночным кошмаром. Вот только весь этот абсурд был реальностью. Выпереть взашей американцев. Да, они растеряны, да, они получили какое-то сопротивление там, где его быть не могло, может быть, приняли это за стихийное бедствие, может, до сих пор пытаются подогнать под схему, но его, силами президента, пока не тронули. А президента почему не тронули? Или им нужна местная, «рассейская» марионетка, чтоб открыто свою власть не насаждать? Но даже если так, что может он?
– Держать власть, – ответил ему тогда бывший президент. – Страна болела. В стране скопилась злоба на власть. И России нужно было жить без власти. Она получила это безвластие. Теперь каждому ясно, что нужно возрождение. И нужен человек, который сможет возродить Россию. Кроме тебя, у меня никого нет.
– Что делать с Россией – второй вопрос, – Слава сделал большой глоток виски. – А что делать с американцами? Против лома нет приема.
– Пока нет другого лома, – ответил тогда бывший. – Слушай…
И он рассказал Вячеславу историю еще более дикую, чем предыдущая притча о торжестве анархии. На осознание этой истории тоже ушло время, но понять всего этого Слава все равно не смог. Это было невозможно понять, как бы кто ни прикидывался, что все понимает!
Голос Васи звучал мягко и ласково. Тепло струилось от этого голоса, трогало за душу. И песня была тихая и спокойная, словно из детства. А может, и правда из детства. Только из Васиного, потому что в ее детстве таких песен уже не было:
Как я хотел иметь кого-то,
Чтобы водить его на поводочке,
Чтобы водить его на поводочке,
Кого-то.
Кого-то тихо подойдет ко мне
И поцелует меня прямо в что-то,
И поцелует меня прямо в что-то,
Кого-то.
Но нет кого-то, нет у меня…
Кого-то…[12]
Бард замолчал и тихо тренькнул струной. В первых трех куплетах герою песни не хватало для вождения на поводочке щеночка, котенка и лягушки. Эл сидела тихо, ощущая, что ей тоже не хватает если не лягушки, целующей ее в ушко, то кого-то точно.
– Ты молчишь, дочь разбойника? – поинтересовался Вася. – Почему? Ты же сама просила хорошую песню.
– Я совсем одна, – прошептала Эл. – Я только сейчас поняла, что я совсем одна в этом мире. Вряд ли ты поймешь меня, но…
Она не смогла закончить. Шут разразился безудержным хохотом, оборвав ее на полуслове. Потом, как обычно, по-птичьи скосил на нее глаз.
– Ты поняла самую малость, а чувствуешь себя исключительностью, будто взобралась на вершину понимания, дочь разбойника.
А глаза-то у него не смеются, отметила Эл. Грустные глаза, больные. Не болезненные, а больные – наполненные болью.
– И в чем же истина, которую я еще не поняла?
– Одна из истин, – поправил шут. – И заключается она в том, чего ты не осознаешь по причине собственного эгоизма. Ты поняла, что одинока. И тебе стало больно и горько, и жалко себя. А это мешает тебе слегка развить мысль и понять, что каждый человек в этом мире одинок. Одинок по-своему, но одиночество остается одиночеством, как его ни поверни.
Эл хотела поспорить, но не смогла. Все, кто тут же пришел на ум, были и вправду одиноки, если разобраться. Каждый на своей высоте одиночества. И Жанна, и Анри, и сумасшедшая баба, и Слава-беспредельщик. И отец, должно быть. Она посмотрела на Васю… И этот человек, лишившийся, если верить в то, что он говорит, по прихоти ее отца жены и детей.
– Ты говоришь страшные вещи. Осознать, что ты один, это…
– Это не страшно, – снова оборвал ее Вася. – Осознать свое одиночество, когда сидишь взаперти в комнате – это счастье, потому что есть надежда выйти и перестать чувствовать себя одиноким. Страшно почувствовать свое одиночество среди людей. А еще страшнее почувствовать одиночество среди людей близких. А самое страшное, это понять, что они тоже одиноки. Каждый из них. Вот твой друг это понимает.
– Какой друг? – не поняла Эл.
– Тот, с которым ты пришла. Который убил мон дженераля. Пух-пух-пух-пух! Всю обойму в голову выпустил. Прямо в лицо. Такого отсутствующего лица у мон дженераля никогда не было, – Вася нервно захихикал.
«Шуточки у сумасшедшего, однако, – скривилась Эл. – У того американского генерала не лицо отсутствующее было, а полное отсутствие лица».
– А что ты можешь спеть про генерала? – спросила Эл, только бы сменить тему.
– Я о покойниках не пою, – отозвался Вася, тут же перестав хихикать. – Их песни спеты, им теперь одна песенка играет… «помер мой дядя, хороним мы его, помер мой дядя, не оставил ничего…»
Струны тихонько продрожали кусочек похоронного марша.
– А про Вячеслава?
– Про твоего приятеля? Пожалуйста!
Вася резво ударил по струнам, гитара теперь звучала с издевкой, словно насмехалась над кем-то. И Вася пел с хитрым озорством:
А когда поезд уходил —
Огни мерцали,
Огни мерцали,
Когда поезд уходил.
А поезд «чух-чух-чух» —
Огни мерцали,
Огни мерцали,
Когда поезд уходил.
Песенка была смутно знакомая, вроде даже когда-то где-то слышанная. Интересно, а беспредельщик тут каким боком. С поездом он уж никак не ассоциируется. Хотя… «Бронепоезд „Пролетарий“ грозно мчится на врага»…
А Вася продолжал петь:
Зачем меня ты, старый друг,
Не понимаешь,
Не понимаешь ты меня,
Мой старый друг.
Давай-ка, тац-тац-тац,