рассчитывал? Наверно, нет, но — о, двойные хохмы — он явно недоволен.

Доверительно положив руку ей на руку, я «обещаю», как «старшая»:

— Мы обязательно разовьем тему. Как-нибудь.

Нина резво кивает, задорно метет-пружинит шелковый «хвостик», и на ухоженных каштановых волосах ее с привычной готовностью играет солнце.

— А ты не ходишь на йогу? — спрашивает она.

— Когда успеваю, — киваю, будто ждала этого вопроса. — Хотелось бы почаще.

***

На самом деле мне некуда идти. Меня никто не ждет, даже мама. Она каким-то образом выбила разрешение у директора и уехала на пару дней с выпускным классом, вернется только завтра. Во время таких поездок ей даже писать ничего нельзя, чтобы не отвлекать от учеников, а то «забалуются».

Девочки-мальчики, мне получше. Возвращаюсь в жизнь, — постит Рози вполне посвежевшее фото на инстаграме. — Скоро-скоро.

Невольно улыбаюсь, лайкаю пост и отправляю «сахарку» ободрительный коммент. Но когда коммент отправлен, улыбка мгновенно сходит с моего лица.

Маячить в парке или, не дай Боже, у Викиты, я не собираюсь и иду по направлению к машине. По случаю субботнего утра тут почти пусто. Мои волосы насмешливо-сердобольно ерошит ветер, а меня саму лишь самую малость согревает почти сожалеющий взгляд, которым в дверях провожал меня Рик. Надеюсь, у них хватит соображения в мое отсутствие не вытворять Бог знает что у меня в квартире.

Не доходя до гаража, соображаю, что им, хоть Рик и не предупреждал меня, скорее всего, понадобится «мини», и, если я на нем уеду, он может счесть это за подставу. Подумает, что я сержусь, мщу и страдаю.

Решаю, что лучше — смерть. Сердито остановившись, круто разворачиваюсь на месте и иду на метро.

Итак, соображаю, мне нет хода в собственную хату почти до вечера, в свою машину я тоже не имею права сесть и уехать, куда мне заблагорассудится. От этого, да блин, от того, что сегодня такая теплая, солнечная августовская суббота, а я одна-совсем одна с ней, дурой, наедине, мне становится так паршиво, что я готова в ярости пинать низенькие столбики на краю тротуара.

Без какой-либо особой цели сажусь на пятерку, которая идет и к маме — зачем? — и на «главный» — зачем?.. Еду и гневно рассматриваю сиденье напротив, пустое, как большинство мест вокруг меня. Вспоминаю, как почти год тому назад на таком сиденье ехал Рик и зыркал на меня, переутомившуюся и обессилевшую. И это тогда-то мне казалось, что я «в полном дерьме»…

Как, твою же ж мать, меня так угораздило?.. — чуть ли не рычу самой себе сейчас. Что это за хрень?.. Кто эту хрень на меня накаркал? Это он, этот взъерошенный говнюк-волчара со своими сраными бизнесами, своими предъявами, что не хочу создать ему семью, своими девками-пиарщицами и своей… долбанутой йогой, которой не всегда с ним успевала заниматься?.. Или это я сама себя во все это втащила, чего-то где-то не доделала, а где-то, наоборот, перестаралась?..

Назад дороги нет, это понятно. Непонятно только, как я сюда попала. И мне никто не скажет, потому что, думаю без горечи, но с раздражением, им всем на меня наплевать. Ей — ясно, я ей никто, но и ему тоже. Ему я тоже никто и ему наплевать. Наверно, всегда было. Пока я его в чем-то устраивала, он не столь явно это показывал, просто пользовался. Наверно, и я им — тоже, но сейчас не о нем речь.

В районе Восточного вокзала и в самый разгар страстей, от которых мне уже хочется возопить кому-то в голос, чтоб, мол, «отстал», хоть ко мне никто и не думает приставать, мне звонит мама. Справившись, где я, мама говорит, чтоб ехала дальше и забрала ее с «главного». Я, мол, перепутала и она, мол, возвращается сегодня, а не завтра, и я же обещала ее встретить, разве ж я забыла.

Не знаю, каким образом, но мамин голос действует на меня успокаивающе — все моментально преображается, и я, едва не рыдая от благодарности, сообщаю, что, мол, мам Лиль, конечно, не забыла. Конечно, заберу.

***

— Как я устала… — постанывает мама и отпивает красного: — М-м-м… то, что надо. Вот ты у меня, дочь, молодец.

Сразу с такси я «уложила» маму с ногами на диван, организовала расслабон в жидком виде, а сама варю неправильный плов.

Как и у меня, у мамы не модерновая планировка, поэтому мне то и дело приходится бегать на кухню. Я налила нам с ней по бокальчику какого-то «молдавского», приторно-сладкого, как любит мама и как я не переношу, и принесла оба бокала — чокнуться.

— Что, вместо тебя никто помоложе не мог поехать? — проглатываю этот малиновый, пряно-жидкий сахар. — Этот, твой… протеже…

Специально зову так этого самого протеже, опекаемого мамой.

— Штефану подруга сына родила. Ох-х-х… теперь только об этом и разговоров в школе. С молоденькой сошелся. Студентка. Души в нем не чает. Ребенка завели. До этого мыкался все, мыкался.

— Ну на-адо же, вот горемыка… — говорю нараспев и возвращаюсь на кухню.

А там думаю про свое уже:

«С молоденькой… хорошенькой… ребенка чтоб рожала…» — и тут же сама себя одергиваю — мне-то что?

Нормальная девочка. Симпатичная, молодая. Не такая испорченная, как ты — битая-перебитая, тронутая и извращенная…

Да ну — естественно, я так не думаю.

«И что?» — подначиваю саму себя. «Мешать будешь?.. Чинить препятствия?..» «Не буду я ничего чинить. Они все сделают сами. И сами все починят».

Это говорит во мне спокойно, но отчетливо какой-то пророческий голос — и откуда ему знать?..

Чувствую, как от этого маминого молдавского просачивается в меня теплая, сладкая тягучесть. Тягучесть пока не дотягивает до умиротворенности. Просто кажется, я тоже устала и кажется, с этого надо было сейчас начать и — правильно мама говорит — для начала это то, что надо.

Я провожу у мамы субботу — не уезжаю даже, когда она засыпает после обеда. Вожусь с делами на ноутбуке, без которого редко выхожу из дома.

Когда в сумерках звонит Рик, и я слышу его осторожное: