«Нет! Не понял Саша. Не успел! – все больше холодея от страха, убеждалась она в собственной правоте. – Вот уже и город давно закончился. И за кладбище проехали. Теперь до Филаретовки – рукой подать. Не больше получаса!»

Машина, плавно покачиваясь, съехала с шоссе на второстепенную дорогу. Разогналась. Прытко зашелестела по гравию, поднимая в воздух густые облака перемешанной со снегом пыли.

За очередным крутым поворотом сразу же за покореженным дырявым навесом остановки напротив тропинки, ведущей через поле к первому дачному комплексу, бросился в глаза стоящий почти поперек дороги зилок-самосвал, подпертый домкратом. Рядом, у пробитого колеса чумазый, серый от дорожной пыли водитель с балонником в руке.

– Не тормози, – сказал сидящий впереди Ваха.

– Нэ могу, – хмуро отозвался сжимающий руль «Лендровера» боевик. – Он же, сука, всю дорогу перекрыл, да!

– По кустам объезжай.

– Нэ могу по кустам. Там же болото. Еще не совсем замерзло. Застрять можем.

– Вот, блят! – возмутился Ваха. – Может, его столкнуть бампером?

– Нэт. Не осилю. Он тяжелее меня.

– Мерет кунем! Тогда иди посмотри, что он там копается. Нет, подожди. Вдвоем пойдем, – сказал Ваха. Вытащил из-под куртки «макара». Дослал патрон в ствол и, поставив на предохранитель, сунул обратно в наплечную кобуру.

Алина на секунду приоткрыла глаза и тут же снова испуганно зажмурилась. Съежилась в страшном ожидании: «А что, если начнут стрелять?! Могут же и в меня попасть запросто!»

Первый пистолетный выстрел прозвучал глухо, как звук от детского пистона. Потом еще один. Потом – короткая автоматная очередь. Сидящие по бокам гориллы резко со стуком отбросили дверцы. Вывалились наружу, сходу открывая огонь. Алина инстинктивно рванулась за ними из салона, но Сазонов успел поймать ее за край пальто, с силой дернул на себя:

– Нельзя! Сидите! Пригнитесь!

– Это Комов! – скорчившись на полу, взвизгнула Алина. – Это точно он! Я ему звонила!

– Хорошо. Не сейчас. Еще сильней пригнитесь и молчите.

Раздался звонкий тюкающий удар в лобовое стекло. Еще один. И еще. И оно зашелестело, поползло вниз. Словно протяжно вздыхая, осело, разлетаясь на мелкие осколки. Грохот продолжающейся перестрелки ворвался в салон. Услышав приглушенный короткий стон, Алина посмотрела на Сазонова. Он сидел, низко наклонив голову, почти касаясь ею поджатых коленей. Взгляд ее зацепился за кусочки ярко-желтого поролона, выглядывающие из рваных, с неровными краями отверстий в спинке находящегося напротив него сидения.

– В вас попали?! – вскрикнула она. – Попали, да?!

Неожиданно выстрелы смолкли. Наступила полная, звенящая в ушах тишина. А потом громкий хруст гравия под чьими-то ногами, и через мгновение в проеме распахнутой дверцы появилось всклокоченная голова Комова:

– Вы, Алина Васильевна?! А что вы здесь делаете?!

– Саша, он, кажется, ранен! – с расширенными от ужаса зрачками прошептала Алина, обхватив руками подбородок.

– Ранен?! Андрей Степанович! Вы как?! Вас ранили?! Куда? Алина Васильевна, выйдите, пожалуйста. Вы мне мешаете. Валера, он ранен! – куда-то в сторону прокричал Комов. – Слышишь? Срочно нужна аптечка!

– Заберите меня с собой! – мертвой хваткой вцепившись в Комова, срываясь на визг, заорала Алина. – Куда угодно, слышите?! Куда угодно! Я больше не могу, не могу туда возвращаться!

Подбежавший Кротов тут же влепил ей увесистую пощечину, так, что голова Алины отшатнулась назад, и она отлетела от Комова, с трудом удержавшись на ногах:

– Заткнись! И без истерик! Не мешайся! Кладем его на спину, Саш. Аккуратно.

Сазонов, с трудом разогнувшись, распластался на заднем сиденье, не отрывая от живота густо залитых темно-вишневой кровью ладоней. Лицо его было мокрым от пота и очень бледным. Рта почти не видно – только жесткая полоска плотно сведенных губ.

– Да, бля, – сказал Кротов, с заметным усилием расцепив и разведя в стороны руки раненого и осторожно пощупав его напряженные каменные мышцы вокруг залитого кровью пулевого отверстия чуть ниже и правее пупка. – Степаныч, ты что-нибудь ел сегодня?

Сазонов чуть заметно покачал головой.

– Это очень хорошо. Плохо другое… У нас нет ни противостолбнячной сыворотки, ни даже обезболивающего. Придется потерпеть, Степаныч. Потерпишь, ладно?

С треском разодрав зубами упаковку бинта, Кротов быстро распустил его, собрал, сбил в бесформенную кучу и, закрыв рану, опустив задранную одежду, снова аккуратно сложил поверх нее подрагивающие руки Сазонова.

– Быстро все в машину! Саша! И ты тоже! Быстрей, я говорю!

– К нам везти нельзя, – наивно вставил Комов.

– Я знаю, – ответил Кротов и швырнул автомат на переднее сиденье. – Пойдем в другой район. Быстрей! Садитесь сзади на пол – будете его придерживать. Сам сможешь колесо поставить? – крикнул он застывшему у самосвала водиле.

– Да. Смогу, – ответил тот, продолжая в диком ступоре переминаться у кабины.

– Так ставь, придурок, и отваливай! Быстрее! Понял?!

Кротов захлопнул дверцу. Круто вывернув руль, резко сдал назад и затормозил:

– Теперь держите его покрепче! Прижмите к сиденью! – Он бросил взгляд в зеркало заднего вида и через пару мгновений, убедившись, что его требование выполнено, сильно надавил на газ, швырнув тяжелый джип в залитый снежной кашей кювет.

Машина, почти не снижая скорости, проскочила по центральной улице поселка, сдувая, сметая с асфальта норовящих броситься под колеса заполошно кудахтающих кур. С визгом тормозов вошла в длинный раскатистый поворот. Прошла его, выровнялась и загудела, заныла все выше и выше, набирая ход, все более жадно протаскивая под днище, словно заглатывая узкое дорожное полотно.

Алина брезгливо отдернула ладонь, сползшую на неприятно мертвенно-белую оголившуюся голень Сазонова. Укрыла полой пальто затекшие на жестком рифленом пластиковом коврике плотно сжатые колени. Втянула голову в плечи, прижалась щекой к ворсистому воротнику. Ей очень хотелось сейчас разреветься, разрыдаться в голос, истерично, по-бабьему, чтобы хоть немного унять эту разрывающую, раздирающую грудь щемящую жалость к самой себе. Но она боялась это сделать, понимая, что тут же будет за это наказана, что тут же натолкнется на очередную мужскую грубость. А потому по-прежнему молча куталась в поднятый воротник пальто и, часто моргая, старалась удержать подступившие слезы в уголках переполненных горечью глаз.

Сазонов лежал без единого звука, смежив веки. Лицо его казалось совершенно безжизненным, и Комов, пригнувшись к нему вплотную, пытался, напрягая слух, услышать его дыхание. Но это ему никак не удавалось. Тогда он легонько дотронулся до шеи раненого, заскользил по ней к уху, едва касаясь кожи, стараясь нащупать пульс. Веки Андрея Степановича неожиданно приоткрылись, медленно поползли вверх, открывая остекленевшие помутневшие зрачки.