с одиноким биноклем. Каждый прожитый день искрил, словно оголённый провод и вспыхивал снопом разноцветных фейерверков, когда наши взгляды встречались, намертво прикипая друг к другу.

Стоило только кончикам пальцев соприкоснуться, как нас било молнией и притягивало. Веки тяжелели. Дыхание перехватывало. Сердце в груди билось так, что казалось ещё чуть-чуть и оно просто проломит рёбра и выскочит, стремясь стать ещё ближе к объекту своего поклонения.

И кровь кипела…

И мозги плавились…

И каждая клеточка тела вспыхивала от эйфории просто потому, что её любили. А потом тухла, когда Басов вновь и вновь спускал меня с небес на грешную землю своими испытующими вопросами о матери, о её, попахивающим чем-то нездоровым, отношении ко мне, о прошлой жизни и том, почему мы не можем даже попробовать рассказать ей о наших отношениях.

— Ну же, Истома. Я хочу тебя понять. И помочь…

Я долго смотрела в его тёплые, наполненные участием глаза, а затем вздохнула и всё-таки решила приоткрыть завесу своей жизни.

— Что ж… начнём с того, что я всегда была аутом…

Глава 31 — Уродливое прошлое

Вероника

— Аутом? В школе?

— Если бы, — горько улыбнулась я, — дома, Ярослав. Сколько я себя помню, я всегда была той, кто путается под ногами и вызывает раздражение одним своим существованием.

— Истома, не надо, — подался ко мне Басов и так крепко завернул меня в свои объятия, что мне тут же стало легче вспомнить всё, что было и как это начиналось.

— Всё нормально, это всего лишь моя жизнь, — выдохнула я, — итак, когда я поняла, что происходит что-то не то? Ну, первые звоночки прозвенели, когда мне было где-то лет шесть. Моей сестре Ире тогда было как раз на год меньше, и я хорошо помню, что мы вместе писали письмо доброму дедушке Морозу. Просили куклы, конечно же. С гнущимися ручками и всё такое. Но первого января подарок с желаемой Барби достался лишь Ире, а мне выдали только куцый кулёк со сладостями. И больше ничего. У сестры же, помимо основного подарка, были ещё и побочные — парные единороги и набор медика от бабушки. Конечно, я в тот Новый год проплакала белугой от обиды всю ночь, а наутро подошла к маме с резонным вопросом — почему так?

— Она ответила?

— Да. Она сказала, что я уже взрослая и мне поздно играть в куклы.

— Да уж. А дальше?

— По нарастающей, Яр. В моём прошлом всё было для Иры. Весь мир вращался вокруг неё одной. Нет, не подумай, с сестрой у меня были превосходные отношения, но ведь и маму я любила тоже, вот только она… как бы так сказать? Ну, она не находила не меня времени в своём графике, знаешь ли. Обнять, поцеловать, подбодрить, назвать меня маленькой принцессой? Это всё было только для моей младшей сестры, с которой мы были такими разными. Она — пухленький белокурый ангел. И я — просто Вероника, которая вечно не к месту.

— А отец? Разве он не видел этого.

— Отец? — усмехнулась я. — Ну, скажем так, у него тоже была только Ира. Ведь я одна в семье была с фамилией Истомина. И в какой-то момент до меня дошло, что это немного странно.

— Я не понимаю.

— Однажды, когда мне было восемь, мама по хард-кору напилась. А за несколько недель до этого родители так радовались, крутили в руках какие-то чёрно-белые снимки и говорили, что в семье скоро появится мальчик. Хотели назвать его Игорем. Смеялись, улюлюкали, приговаривая: «Ирочка и Игорёша, ну правда же мило звучит?».

— Где в этом уравнении была ты?

— Меня вынесли за скобки, Яр, — тяжело выдохнула я и замолчала, не в силах обличить в слова свои горькие воспоминания.

— Фа-а-ак…

— Но у мамы случился выкидыш. Она сильно переживала тогда этот удар. Много плакала. Ещё больше налегала на крепкие напитки. Однажды даже упала с табуретки, в таком невменяемом состоянии оказалась. Я кинулась к ней, чтобы как-то помочь, поднять её с пола, но мама только зло оттолкнула меня и начала рычать в лицо ужасные вещи, которые, увы и ах, были чистой, незамутнённой правдой.

— Что она сказала тебе?

— Что лучше бы на месте Игоря была я. Что жалеет, что в своё время не сделала аборт… И всё твердила мне и твердила, что я ей как кость поперёк горла. Что она никогда меня не любила, не любит и уже не сможет полюбить. Что я её проклятье. И каждый божий день теперь она вынуждена смотреть на меня и вспоминать того, кто исковеркал её жизнь, а именно моего биологического отца.

— Вот же с-с-с…

— Наутро она ничего не помнила. А я вот забыть не смогла… Только перебирала в своей голове каждое её слово и плакала, мечтая больше всего на свете, чтобы моя мама всё-таки заметила меня. И хоть немного полюбила, понимаешь? Хотя бы чуть-чуть… долгие-долгие годы это было моей самой заветной мечтой. Наваждением!

— Иди сюда! Не плачь, я с тобой, — и только сейчас я поняла, что пока рассказывала это всё Ярославу, то незаметно для себя начала беззвучно плакать.

От боли.

От безразличия самого родного в этом мире человека.

Оттого что просто не нужна своей маме. Я — не нужна. Только блёклая копия Иры или хотя бы послушная кукла, которая будет слепо следовать её приказам.

Вот и всё.

— Знаешь, — начала я говорить, когда чуть утихомирила бурю внутри своей души, — иногда я виню себя за многие вещи. За то, что не могу стать лучше для мамы. За то, что не получается быть умнее, красивее, быстрее и дальше по списку. Но я же не виновата, что родилась, Яр.

— Конечно, нет.

— И родителей не выбирают, ведь так?

— Да, Истома. Так.

— Я не виновата, что моя мама — вот эта женщина, которая во всех своих ошибках винит только меня. В её глазах лишь я грешница, а она святая великомученица, которая годами несёт свой крест. Разве это справедливо?

— Нет, разумеется, нет…

— Тогда как мне достучаться до неё?

— Никак.

— Но…

— Никак, Истома. Просто прими это за данность и больше не пытайся ей угодить, стать лучше, стать удобнее. Пойми уже наконец — родители любят не за что-то. Они любят вопреки всему и точка!

— А я все эти годы старалась быть максимально покладистой, в бесплодных попытках стать для матери чем-то большим, чем побочный продукт её молодости.

— Так это она с того выкидыша в веру ударилась?

— Нет, — покачала я головой, — наша