И с этими словами, ухмыляясь и потирая руки, Магнус смешался со своими товарищами, хлынувшими на ристалище. Неуклюже ступая, к ним присоединился и Кольбейн. Ханд был тут как тут, поднес к глазам кровоточащую и уже начинавшую опухать руку Кольбейна и что-то причитал о замызганном грязью рукаве. Рядом вертелся и Сигвард, пытавшийся втолковать участникам поединка свое мнение об исходе боя. При звуке одного ледяного голоса все остальные мигом утихли.

— Прекрасно. Вы, кажется, решили помириться. Правда, если вы собирались прекратить бой при первой же капле крови, то отправлялись бы себе в нужник и решали бы там все по-свойски, не морочили бы голову всей армии… Но теперь скажи-ка мне, петушок, навозной кучи гребешок, скажи-ка мне одну вещь, — Бескостный вдруг зловеще оборвал собственную речь и прошествовал по направлению к Шефу, буравя того холодным пламенем своих очей. — Может, ты собрался завоевать и мою верную дружбу?! А как ты намерен это сделать? Ну-ну, расскажи! Ведь ты не забыл, что и между нами есть кровь. Мне-то ты что предложишь?

И вновь, вновь Шеф взял на вооружение всепобеждающую наглость. Голосом звонким и ясным, чтобы армия потом не усомнилась в том, что Ивару Рагнарссону был брошен вызов, вложив в уста как можно более презрения и отваги, он крикнул:

— Кое-что я и впрямь предложу тебе, Ивар Рагнарссон. Однажды я уже попытался тебе в этом помочь, да мы с тобой оба знаем, своих силенок у тебя для этого маловато. Нет, я не о женских юбках… — Он увидел, как Ивар отшатнулся, не сводя с его лица страшного взгляда, и вдруг понял, что теперь Ивар никогда не оставит его. Никогда не забудет ни этих слов, ни его самого. До тех пор, пока один из них жив. — Нет-нет. Дай мне под начало пять сотен людей. И тогда я дам тебе то, с чем ты с радостью поделишься со всеми нами. Я дам тебе машины, равных которым нет даже у христиан. Я дам тебе орудия более страшные, чем то, которым я бился сегодня. А с их помощью я дам тебе в придачу еще один дар. Ты получишь от меня Йорк!

Последние слова он прорычал во всю мощь своих легких. Ответом ему стали неистовые вопли и бешеное клацанье мечей. Армия, казалось, зашлась от восторга.

— Славная похвальба, — заметил Ивар, озираясь на сгрудившихся в знак поддержки возле Шефа его отца, гебридцев, Торвина, его последователей с амулетами поверх рубах. — Или очень печальная, если у мальца ничего не выйдет…

Никогда не знаешь, когда зимой в Англии наступает рассвет, подумал Шеф. Облака так и льнут к земле, перед глазами мельтешат то струи дождя, то снежные хлопья. Где бы ни находилось солнце, ему, чтобы явить свою силу, придется преодолеть великое множество препятствий. Но пока этого не случится, он не увидит англичан… Пока этого не случится, людям его остается безропотное ожидание.

Передернув ноющими плечами, он немедленно почувствовал, как под пропитавшейся потом шерстью, из которой связана его единственная блуза, под тугой вываренной кожей, которая и по сей день заменяет ему кольчугу, потекли вниз холодные струйки. Неудивительно после стольких часов изнурительного труда. У него даже не оставалось сил говорить в голос. С каким бы удовольствием он сейчас скинул с себя эти обрыдлые одежды и насухо вытер тело. Люди, что вместе с ним ждут рассвета, наверняка думают о том же.

И однако и у него, и у остальных на уме сейчас должна быть только одна задача, задача, выполнению которой они обучались, раз за разом мучительно вызубривая последовательность действий. Один лишь Шеф держал в голове все подробности предстоящего дела, знал, что из чего должно вытекать. Только он представлял себе, какие могут быть допущены ошибки, какие, вероятней всего, могут возникнуть помехи. И не увечья страшился он, не боли, не стыда и не бесчестия, не неизбежных ужасов кровавой сечи; не боялся и сгинуть в бешеной стихии сражения. Его пугало то, что нельзя предсказать и предвидеть: сломанная спица, скользкие листья, неведомые силы машины.

По мнению иного опытного пирата, Шеф наделал уже немало ошибок. Люди его были построены, но озябли, устали, были малоподвижны и не слишком отдавали себе отчет в происходящем.

Но сегодня быть новому сражению. Для исхода его не важно, насколько подготовлены люди к бою, не важно, так ли хороши они были в сече. Если каждый будет просто делать то, что от него требуется, никакие особые навыки здесь и не понадобятся. Ибо сражение, в сущности, ничем не будет отличаться от вспашки поля. Или от расчистки от корней лесных вырубок. Не нужны здесь ни доблесть, ни молодецкая удаль.

Наконец где-то вдалеке глаз подмечает вспышку. Вот оно. За одной вспышкой другая, третья. Постепенно огненные прутья свиваются в венок. Теперь уже начинают виднеться и очертания строений, овеваемые клубами дыма, который тут же уносит ветер. Огни осветили длинный участок стены, включая ворота, которые Рагнарссоны пытались одолеть с помощью своего тарана. Вдоль всей восточной стены сейчас занимались дома. Клочьями валит дым, повсюду шныряют люди с лестницами — начало приступа. Вот и стрелы замелькали, надрывается рог, одни воины сменяют других, отошедших в тыл… Но вся эта суматоха, пожары и беготня совершенно невинны. Очень скоро английские военачальники смекнут, что атака эта предпринята для отвода глаз, и постараются напрячь внимание для обнаружения истинного источника угрозы. Однако Шеф не забыл невообразимую медлительность и рыхлость строя английских рекрутов; английская армия менее всего зависит от того, что решат ее верхи. Он имел все основания полагать, что к тому времени, когда они наконец сумеют втолковать своим людям не доверять, казалось бы, очевидному, викинги победоносно завершат эту битву.

Дым и пламя. Горны на бастионах трубят тревогу. На стенах крепости, теперь уже неплохо освещенных, начинают сновать люди. А это значит, что пора начинать.

Шеф повернул направо и, помахивая своей алебардой, неторопливо зашагал вдоль длинного ряда домов, что возвышался над северной стеной города. Надо отсчитать четыреста двойных шагов. Сказав про себя «сорок», он увидел исполинскую квадратную конструкцию первой боевой машины. Закрепленный за ней отряд, который ценой немыслимых усилий выкатил ее сюда по идущей в гору узкой улице, застыл неподалеку. Он приветствовал их кивком, приподнял рукоять алебарды и легонько ткнул им стоящего впереди воина по имени Эгиль, родом из Сконе. Эгиль с горделивым видом кивнул ему в ответ и принялся усердно утрамбовывать под собой почву, столь же добросовестно считая каждое касание ступней земли.

Вот, пожалуй, что было самым тяжким во всей проделанной ими работе. Да ведь воинам такое не подобает! Так не должен вести себя drengr! Свои же воины поднимут их на смех! Да и главное, мыслимое ли дело, чтобы человек вообще считал так долго?! Шеф вручил Эгилю пять белых булыжников, по одному на каждую сотню, и черный для того, чтобы не ошибиться в последних шестидесяти. Прошагав пятьсот шестьдесят раз на месте, Эгиль должен начать другое движение. Правда, если не собьется со счета. И если его люди не поднимут его на смех. К тому времени Шеф должен дойти до дальнего конца линии, развернуться и вернуться к своей собственной — срединной — позиции. Нет, он не думает, что людям Эгиля захочется смеяться над ним. Все десять отобранных им счетчиков были прославленными среди викингов воинами. В глазах остальных они олицетворяли достоинство армии.