Брови Оуэна ползут вверх.

– Парень хотел помочь, но ты ему скандал устроила – и он же розы шлет? Айса, тебе не кажется, что здесь какая-то нестыковка?

Боже. Я только усугубила ситуацию.

– Тогда все предстало в несколько ином свете, – выдавливаю я – и сама чувствую, что заняла оборонительную позицию. – Так сразу и не объяснишь. Давай я сначала душ приму, а потом поговорим?

– Ладно. – Оуэн поднимает руки – сдаюсь. – Я подожду.

Снимая с батареи полотенце и набрасывая пеньюар, я краем глаза вижу: Оуэн уставился на розы, Оуэн решает задачу – и ответ ему не нравится.

В тот же день, когда Оуэн, взяв Фрейю, отправляется за хлебом и молоком, я, игнорируя шипы, игнорируя глубокую царапину, которую они оставляют на руке, хватаю букет. Я не ленюсь выйти из дома, чтобы запихнуть розы в мусорный ящик. Прямо на них швыряю мешок с недельным мусором – пусть розы затеряются среди общих отбросов, пусть станет непонятно, кому они были адресованы. Надвигаю крышку, возвращаюсь домой.

Тщательно смываю кровь. Руки под струей воды трясутся. Позвонить бы Кейт, или Фатиме, или Тее; рассказать о поступке Люка, обсудить его мотивы. Он что – и правда пытался извиниться? Или красные розы с шипами – это намек?..

Я даже беру телефон, нахожу номер Кейт – но что-то меня останавливает. У девочек и так хватает проблем, нельзя их зря тревожить. Розы – не более чем извинение; тут и заморачиваться нечего.

Другое дело – где Люк нашел мой адрес? У Кейт спросил? Или в школьной канцелярии? Внезапно до меня доходит: мое имя есть в телефонном справочнике. Айса Уайлд. Едва ли северная часть Лондона переполнена Айсами Уайлд. Осознание потрясает. Меня, оказывается, вычислить – раз плюнуть.

Словно тигрица в клетке, бегаю по квартире. Соображаю: если немедленно не отвлекусь – рехнусь. Иду в спальню, достаю из комода одежду Фрейи. Из многой она уже выросла – надо отсортировать. Занятие помогает отвлечься; через некоторое время ловлю себя на том, что напеваю дурацкий попсовый мотивчик (у Кейт радио не умолкало, эта композиция сейчас на пике, вот ее и крутили). Но зато сердцебиение унялось, руки перестали дрожать.

Сейчас отутюжу крохотные ползунки и сложу в пакет. Пригодятся, когда – точнее, если – у Фрейи появится братик или сестричка.

Я ничего не замечаю до тех пор, пока не собирается целая стопка одежды, пока я не подхватываю ее, чтобы отнести на первый этаж, к гладильной доске. И тут выясняется: чудесные вещички заляпаны кровью из царапины.

Разумеется, их можно постирать. Но ткань так нежна, так бела, что кровь едва ли отстирается. Сижу, уставившись на алые пятна, медленно приобретающие оттенок ржавчины. Нет, стирка не поможет. Младенческие одежки испорчены, отравлены, им не вернуть безупречность. Они всегда будут ассоциироваться у меня с проклятыми розами.

Ночью лежу без сна. Фрейя посапывает в кроватке, Оуэн похрапывает под боком – а мне не спится.

Я устала. Вымоталась за эти дни. С самого рождения Фрейи я ни единой ночи толком не спала, но теперь ситуация усугубилась. Похоже, я просто не в состоянии отключиться. Когда Фрейя родилась, все, кто приходил меня навестить, в один голос повторяли, точно мантру: «Спи, когда спит ребенок!» Хотелось расхохотаться в лицо каждому такому умнику. Хотелось крикнуть: «Вы что, не понимаете? Я больше никогда, НИ-КО-ГДА не смогу спокойно спать!» Оуэн спит, проваливается в сон; я тоже так умела, а теперь разучилась.

Потому что теперь у меня есть Фрейя. Мой ребенок, за которого я несу ответственность. Опасности повсюду! Фрейя может задохнуться во сне, в доме может начаться пожар, лисица может проникнуть в открытое окно ванной и загрызть мою девочку. Вот почему я не сплю, вот почему сердце колотится, вот откуда моя готовность вскочить с постели при малейшем намеке: что-то не так.

А сейчас все не так. И я не сплю вовсе.

Из головы не идет Люк. Одновременно я вижу и озлобленного мужчину на почте, и юношу, которого знала много лет назад. Но связи между ними нет.

До чего он был хорош собой! Память неизменно подсовывает одну и ту же картинку: звездная летняя ночь, до невозможности красивый юноша растянулся на мостках. Глаза закрыты, рука опущена в соленую воду. Юноша едва шевелит длинными пальцами. А рядом с ним, изнывая от тоски по прикосновениям этих пальцев, от желания поцеловать эти миндалевидные веки, еле дышит девчонка по имени Айса.

Люк, моя первая любовь… Впрочем, нет, слово слабовато и моих чувств не выражает. С мальчиками я и до Люка дружила – это были приятели Уилла, братья одноклассниц. Но никогда я не лежала ночью на мостках рядом с юношей, прекрасным, словно сказочный принц. В ту ночь я протянула к нему руку, я коснулась плеча – разгоряченного, загорелого, серебряного в звездном свете.

Сейчас возле меня мой ребенок и отец моего ребенка – но все мысли о Люке. Вот я касаюсь его плеча, вот он поворачивается, открывает свои невероятные глаза, гладит меня по щеке. Я целую его – точь-в-точь так, как тогда, много лет назад. А он на сей раз не убегает, нет – он отвечает на мой поцелуй. Желание охватывает меня всю, в страсти можно захлебнуться. И семнадцати лет как не бывало.

Закрываю глаза, пытаюсь отделаться от видения. Щеки пылают. Хороша, нечего сказать! В одной постели с мужем предаюсь фантазиям о мальчишке, по которому когда-то сходила с ума! Почти два десятилетия прошло, я уже не девчонка. Я взрослая женщина, я мать. А Люк… Люк тоже давно не золотоглазый юноша. Люк – мужчина, притом озлобленный. И я – в числе тех, на кого он злится.

До вечера встречи я месяцами и даже годами как-то обходилась без моих девочек. Но сейчас потребность в общении сравнима с потребностью в никотине – единожды развязавшись, я не могу ей противиться.

Первая утренняя мысль у меня – о пачке сигарет, что так и лежит в сумке; а вторая мысль – о мобильнике, в памяти которого сохранены номера Кейт, Фатимы и Теи. Что плохого, если мы пообщаемся?

Конечно, я испытываю судьбу; но с течением времени потребность никуда не девается, наоборот – возрастает, и вот я начинаю убеждать себя, что встреча необходима. Во-первых, надо обсудить неуместный подарок Люка – мне сразу полегчает, но это не все. Во-вторых, я должна убедиться, что девочки в порядке, что смогут, если понадобится, сопротивляться давлению. Ведь, пока мы стоим на своем («Ничего не знаем, ничего не видели») – против нас практически нет улик. Пусть попробуют доказать нашу вину! Не выйдет, если мы будем держаться. Ключевое слово «если» – я совсем не уверена в стойкости подруг, особенно – Теи. Тея ведь пьет. Достаточно ей одной расколоться – и мы все пропали. Останки Амброуза обнаружены – значит, рано или поздно за нами придут.

Я больше не могу ни о чем думать. Вздрагиваю от каждого телефонного звонка, смотрю, что за номер высвечивается, прежде чем ответить. Однажды звонок приходит со скрытого номера. Включаю автоответчик, но сообщение не поступает. Возможно, звонили из какого-нибудь банка, хотели предложить ненужные услуги. В этом я себя убеждаю – а сама жду повторного звонка. От страха меня постоянно мутит. Никто не перезванивает. Но звонок не идет у меня из головы. Мысленно я уже в полицейском участке; меня просят назвать точное время – когда я была там-то и там-то, делала то-то и то-то, а я путаюсь, и в итоге наша легенда летит в тартарары. Потому что я точно знаю, какой именно вопрос станет для нас роковым; потому что он безо всяких полицейских гложет и точит меня, будто крыса.