Амброуз покончил жизнь самоубийством потому, что появились свидетельства его неподобающего поведения.

Потому что либо в его этюдной папке, либо в студии, либо где-то еще были обнаружены компрометирующие рисунки. В эту версию мы все верили – до сих пор.

Но если все так и было, почему мисс Уэзерби вызвала нас на допрос только в субботу?

Вот где временна́я нестыковка. Бессонными ночами, под храп Оуэна, я пытаюсь разгадать эту загадку. Амброуз умер в пятницу вечером; весь день в школе все было нормально – обычные уроки, обычное общение. Мало того, на вечернем занятии мисс Уэзерби сохраняла полное спокойствие.

Когда же они обнаружили рисунки? Когда и где? Ответ на вопрос уже начал вырисовываться. И ответ такой, что в минуту, когда он полностью оформится, я не хочу быть одна.

Наконец дней через пять-шесть после заметки в «Гардиан» я не выдерживаю – пишу сообщение Фатиме и Тее.

Надо встретиться. Вы как, не против?

Фатима отвечает первой:

За кофе в эту субботу, часа в 3 в центре пойдет? Раньше не могу.

Отвечаю сразу:

Пойдет. Тея будет?

Тея пишет лишь через сутки, и она верна себе – сообщение больше похоже на шифровку:

П Кво Ю Кен?

Минут десять до меня не доходит, что имела в виду Тея; когда же я наконец соображаю, получаю сообщение от Фатимы. Фатиму вполне устраивают условия Теи:

ОК, в 3 субб Пан Квотидиен[11] Южный Кенсингтон. Жду встречи.

– Посидишь в субботу с Фрейей, Оуэн? – самым обыденным тоном спрашиваю в тот же вечер.

– Конечно.

Мы ужинаем. Оуэн набил рот спагетти болоньезе и сначала вынужден прожевать.

– Ты же в курсе. Я хочу принимать больше участия в ее воспитании. А ты куда собираешься?

– С девочками решили встретиться, – уклончиво отвечаю я.

Это правда, я просто скрываю от Оуэна, что эти девочки – Тея и Фатима. Я ведь с ними совсем недавно виделась.

– А я этих девочек знаю? – игриво спрашивает Оуэн.

Чувствую укол раздражения. Мало того, что я не хочу отвечать. Вторая, более серьезная причина еще неделю назад мне и не снилась. Эта причина – розы. Оуэн, вернувшись из супермаркета и не обнаружив роз, ничего не сказал, но я уверена: они у него не идут из головы.

– Ну да, – отвечаю я. И вдруг выдаю: – Эту встречу организует Фонд материнства.

– Здорово. А кто конкретно придет?

Вот я дура. Сама себя в угол загнала. На занятия для будущих родителей Оуэн ходил со мной, ни одного не пропустил. Он знаком со всеми. А я вдаюсь в подробности, хотя Кейт всегда говорила: ловят именно на подробностях.

– Ну… Рэйчел, – вру я. – Еще, наверное, Джо. Насчет остальных не знаю.

– Молоко сцеживать будешь? – спрашивает Оуэн и тянется к перечнице.

Качаю головой:

– Нет. Я ведь всего на пару часиков. Мы просто выпьем кофе.

– Иди, иди. Мы с Фрейей отлично справимся. Возьму ее в паб и накормлю шкварками.

Разумеется, Оуэн шутит – по крайней мере, насчет шкварок. Но я знаю и другое: Оуэн хочет меня подразнить. Поэтому я ему подыгрываю: притворно хмурюсь, потом якобы «отхожу». Мимика давно мною заучена. Интересно, все семейные пары так развлекаются, размышляю я, убирая со стола; все разыгрывают в определенных ситуациях определенные диалоги?

Ложимся спать. Рассчитываю, что Оуэн, как обычно, отключится, едва коснувшись подушки; чем дальше, тем больше завидую ему в этом плане. Однако он тянется ко мне, трогает мой все еще дряблый после родов живот, шарит между ног, и я к нему поворачиваюсь, глажу его лицо, плечи, темные волосы в районе солнечного сплетения.

– Я тебя люблю, – говорит Оуэн после, когда мы откидываемся на подушки с еще не унявшимся сердцебиением. – Надо бы почаще этим заниматься.

– Ты прав, – отзываюсь я. И, спохватившись, добавляю: – Я тоже тебя люблю.

Я не лгу: в этот конкретный момент я люблю Оуэна всем сердцем. Я даже начинаю погружаться в сон – и тут Оуэн вдруг шепчет:

– Айса, все в порядке?

Таращусь в темноту. Сердце так и скачет.

– Конечно, – стараюсь говорить сонно и спокойно. – А почему ты спрашиваешь?

Оуэн вздыхает.

– Сам не знаю. Просто… просто мне кажется, ты после возвращения от Кейт стала немного… немного другой.

«Пожалуйста». Закрываю глаза, сжимаю кулаки. «Пожалуйста, не делай этого, не заставляй меня снова тебе врать».

– Другой? Да просто я вымоталась, а так все в порядке. – Я специально не маскирую усталость в голосе. – Может, завтра поговорим?

– Конечно, – отзывается Оуэн.

Улавливаю недовольство. Он знает: я от него что-то скрываю.

– Я мог бы вставать по ночам к Фрейе вместо тебя. Отец я или не отец?

– Давай не будем. – Я нарочито зеваю. – Пока Фрейя на грудном вскармливании, твоя задача – меня будить.

– Слушай, а может, все-таки попробуем бутылочку? Я давно предлагал…

Такие разговоры выводят меня из себя. И я даже позволяю себе прервать Оуэна:

– Как человека тебя прошу: давай завтра поговорим! Я устала, хочу выспаться!

– Ладно.

В голосе явная обида.

– Извини. Спокойной ночи.

Хочется расплакаться. Хочется ударить Оуэна. Нет, это чересчур. Оуэн сейчас вроде якоря; наши отношения – единственное в моей жизни, что пока не отравлено паранойей и ложью.

– Прошу тебя, Оуэн, – голос срывается на жалкий писк, – прошу тебя, не будь таким.

Он не отвечает. Лежит молча, отвернувшись от меня. Вздыхаю и тоже отворачиваюсь.

– Пока! – кричу я уже из прихожей. – Позвони, если что-нибудь… в общем, сам знаешь.

– Мы с Фрейей не пропадем, – отзывается Оуэн.

По голосу ясно – он еще и глаза закатил. Через миг Оуэн возникает в дверном проеме. Фрейю он держит на руках.

– Иди проветрись. Перестань волноваться. Я в состоянии присмотреть за собственной дочерью.

Да, я знаю.

Знаю. Знаю – и все же, когда захлопывается дверь нашей квартиры, когда я остаюсь одна, пресловутая виртуальная пуповина натягивается и отдается болью в груди, в животе, во всем теле…

Лезу в сумочку, проверяю. Мобильник – на месте. Ключи – на месте. Кошелек… Где кошелек?

Я роюсь в сумке, в то время как замечаю на полочке конверт на мое имя.