кажутся сущим пустяком. Потому что теперь я хочу все.

Чтобы эти губы жаждали меня с той же первобытной искренностью, с которой он стремится к моей крови, когда обходится без нее слишком долго. Чтобы он прикусил мою губу, испил меня иным способом.

Утолил голод моего сердца.

Пульс грохочет в ушах, я подаюсь вперед, минуя то небольшое пространство, что нас разделяет…

Разум вдруг отделяется от настоящего, и я снова в ледяной ванне со слезами на щеках. Он уходит, оставляя резкие слова осколками в моем израненном сердце.

И учись-ка трахать себя собственными пальцами. Моими ты больше не воспользуешься.

Воспоминание выдергивает меня из сладострастного тумана, и я вижу все как есть на самом деле…

Что сама волоку собственное сердце к позорному столбу.

Кладу ладонь Рордину на грудь и смотрю на разведенные пальцы, думая о том, какой маленькой моя рука выглядит на его фоне… а потом делаю глубокий вдох и толкаю.

Он скользит назад, как лезвие сквозь масло, и я сжимаю кулаки, которые вдруг кажутся мне слишком хрупкими. Слишком слабыми.

– Теперь я в порядке, – хриплю я, хотя слова горчат ложью.

Я не в порядке.

Я много лет не в порядке. Просто прячусь, чем-то себя занимаю. А теперь мой идеально выстроенный график сбился с ритма, и я растеряна.

Потеряна.

Пробираюсь к ступеням, которые начинаются под водой и исчезают во мраке. Выход, который, вероятно, ведет через Логово.

Бешено колотящееся сердце выдает мое волнение.

Повсюду запах Рордина – дурманящий эликсир, что цепляется ко мне, наполняет меня…

Почую ли я там, наверху, кого-то еще? Будет ли запах Зали густым и пьянящим? Или свежим?

Почую ли я, как их запахи слились воедино от сплетения их тел?

Проклятье.

Я уже почти у ступеней, как вдруг на меня налетают сзади и прижимают к стене – сперва грудью, затем щекой. По обе стороны от меня упираются кулаки Рордина, его гранитное тело вжимается в мою спину.

Он утыкается лицом в изгиб моей шеи, и я вся дрожу, нежная плоть жаждет новой боли от щетины, жесткой, как наждачная бумага. И другие части меня тоже жаждут такой же притязательной жестокости, отчаянно пульсируя.

Он делает глубокий вдох, словно напитываясь, но исторгает его быстро и резко, как незваного гостя. Низкое рычание проходится по всем моим нервам, доведенным до грани в ожидании большего.

Еще трижды Рордин делает короткие вдохи, которые звучат семенами слов.

И трижды им не суждено произрасти.

– Что, Рордин?

Еще вдох, резкий, отмеренный.

Я жду слов, которых все нет, лишь грубое фырканье, которое обдает меня его непрошеным запахом.

– Как я и думала.

Высвобождаясь из плена, я проезжаю грудью по стене до тех пор, пока не вздыхаю свободно, не задыхаясь от его мускуса.

Поднимаюсь на тридцать ступеней, как вдруг Рордин зовет меня по имени. И я чуть не скатываюсь обратно вниз, безвольной грудой ему под ноги.

Поэтому я срываюсь на бег.

Несусь вперед, пока лестница не выплевывает меня в комнату, которую я отказываюсь оглядывать. Лишь у самой двери, когда уже берусь за ручку, мое огнедышащее любопытство все же пробивается сквозь оковы.

Оборачиваюсь через плечо – и широко распахиваю глаза, осматривая покои Рордина.

Не то, чего я ожидала.

Его комната больше моей и скудно обставлена. Черная кровать с балдахином, рядом прикроватный столик того же дерева, на нем незажженный канделябр. Потрескивающий огонь окутывает все маслянистым сиянием, согревая царящий здесь запах так, что он обволакивает мне горло и заставляет мысли продираться сквозь сладкую патоку. Но что заставляет меня пошатнуться, несмотря на поддержку дверной ручки, это мольберт.

Высотой почти с самого Рордина и шириной с размах его плеч, мольберт стоит у окна. Стол рядом уставлен мисками угля.

Остальная комната сразу же меркнет, ведь теперь я вижу перед собой лишь холст.

Наполовину законченный набросок.

На ткани увековечена изящная пара рук. Одна ладонью вверх, другая покоится на ней кончиками четырех пальцев, будто черпает утешение из невидимого колодца.

Они таят в себе тихий покой, от которого собственное сердце кажется мне слишком тяжелым для груди…

Он рисует. Рордин рисует.

Но это не все.

Он видит. Он поймал момент столь скорбной красоты, и это меня зацепило – встало комом в горле, вызвало пощипывание в глазах.

Рордин врывается в комнату подобно буре, и наши взгляды сталкиваются, замирают на несколько томительных мгновений. Ртутные вихри угрожают поглотить меня, как и его вид, – насквозь мокрого и полностью одетого, но каким-то образом невероятно обнаженного.

Облепившая его ткань обрисовывает каждый мускул, и я ловлю себя на том, что завидую этой рубашке с длинным рукавом, которая так его обнимает.

Глаза Рордина широко распахнутые и дикие, каждая крапинка в металлических омутах мерцает звездами заполненной туманом галактики. Завитки волос ниспадают в столь небрежном беспорядке, что несут собственное совершенство, роняя капли на мощные плечи.

Он прекрасен. Душераздирающе. И теперь уже у меня слова застывают за зубами.

Моргаю несколько раз, мягко, нежно разрывая связь. Потому что я заслуживаю нежности.

Заслуживаю нежности, когда этот мужчина столь дерзостно меня уничтожает.

Не дыша носом, я дергаю дверь и вываливаюсь в длинный холодный коридор, которому недостает жизни. Коридор, ведущий лишь в Логово и из него. Путь, по которому я ходила нездоровое количество раз.

Только на самом верху Каменного стебля, прижавшись спиной к двери и осев на пол, я снова начинаю нормально дышать. И приходят безудержные слезы, которые рвутся прямиком из моего жалкого сердца.

Я влюблена в мужчину, который никогда не будет моим, – недоступного во всех отношениях, в любом виде – и я уверена, что это меня погубит.

Глава 31

Орлейт

В дверь резко стучат.

Звук отдается в спине, доходит до самых пальцев ног. Откликается в костях, в гребаной душе.

– Чего? – шепчу я, зная, кто это. Зная с того момента, когда услышала тяжелые шаги, что поднимались по ступенькам медленнее обычного, будто он для разнообразия решил побыть осторожным. – Еще не время кормежки.

Тишина тянется так долго, что я представляю, как меня вышвыривают за ворота замка, словно мешок с зерном.

Раздается короткий кашель, а затем:

– Смешно.

Как я и думала.

– Я здесь, чтобы сопроводить тебя на Конклав, – приказным тоном произносит он, и каждый мускул моего тела напрягается.

Никто не говорил мне, что я должна присутствовать. А мысль о том, чтобы встретиться лицом к лицу со всеми после сцены в садах?.. Честно говоря, в моем перечне дел Конклав числится